Десять дней она наконец-то сможет провести наедине с собой, без слуг, которые лишали ее возможности выполнять хоть какую-нибудь работу; без других женщин и их пустой болтовни, которая всегда касалась одних и тех же тем; без вездесущих евнухов, следивших за каждым ее шагом.
Но, несмотря на твердые намерения, Беатриче скоро потеряла чувство времени и стала даже жалеть об отсутствии женщин и скучать. Кроме того, она поняла, что очень некомфортно чувствует себя в полной темноте. Она делала ее беспомощной, пугала.
Беатриче принялась добросовестно подсчитывать количество трапез. Уже восемь раз она получала блюда с вареным просом и плошку с водой. Сколько же раз в день ей приносили еду? Пять? Три? Или всего один? Внутренний голос подсказывал, что она провела в темнице всего три дня. В памяти всплывали слова Юсуфа: «Десять дней посидишь взаперти, голодать не будешь, а потом я тебя выпущу».
Но как ей пережить эти десять дней, если она уже почти лишилась рассудка от страха и одиночества? Беатриче охватило волнение. Она уже не верила в слова евнуха. А что будет с ней, если Юсуф по воле эмира уже сидит в тюрьме? А вдруг Нух II свергнут своими политическими соперниками и никому нет дела до того, что бывший правитель заточил в темницу женщину из гарема? А может, он просто-напросто забыл про нее?
Как-то она читала в одной газете об узнике-мужчине, надолго забытом в австрийской тюрьме. Когда о нем все же вспомнили, тот был едва жив и потерял рассудок от голода и жажды. И это произошло в XX веке, в эпоху кредитных и телефонных карт. Что же тогда говорить о Средневековье?
Человеческая жизнь не стоила и гроша, если, конечно, речь не шла о самом эмире или каком-нибудь аристократе. Она же, Беатриче, была далека от этих особ, как Луна от Земли. Она была рабыней и значила меньше, чем лошадь. Никто не стал бы о ней переживать, испытывая чувство вины.
Сердце Беатриче бешено стучало в груди. Но, может, учет арестантов и заполняемости карцеров все же ведется? Тогда есть хоть малейший шанс, что однажды кто-нибудь прочтет ее имя и о ней вспомнят. Ну а если нет…
– Хватит об этом, глупая гусыня! – прикрикнула сама на себя Беатриче. – Иначе тронешься умом. Все будет хорошо. В конце концов десять дней не вечность.
Но вот в этом-то она как раз заблуждалась. Десять дней превращаются в вечность, когда сидишь одна в кромешной тьме и оглушающей тишине, нарушаемой лишь стуком собственного сердца, своим дыханием и шумом в ушах, когда шуршание одежды производит шум мотора грузовой машины. Минуты и даже секунды кажутся бесконечными, существование теряет всякий смысл.
Беатриче начала вслух произносить свои мысли и регулярно вести с собою всякого рода беседы. Поначалу ей казалось странным слышать в темноте собственный голос, но звук его немного успокаивал. Она могла даже закричать, и тогда бы ее, возможно, кто-нибудь услышал. Самым важным было при таких обстоятельствах не потерять рассудок и не впасть в панику.
Замира сидела на сооруженном из подушек троне и дремала. За окном, на пыльных улицах города, царила убийственная жара. Даже здесь, в стенах дома, было душно, хотя все окна завесили толстыми коврами.
«Это оттого, что крыша худая, – подумала про себя Замира и вяло отогнала муху, севшую ей на тыльную сторону кисти руки. – Летом солнце немилосердно палит на нас сверху, а зимой холод пробирается в каждую щель. Надо бы отремонтировать крышу».
Она вновь задремала, как вдруг послышался шорох. Шаги, быстрые, тяжелые шаги. Это была не Махтаб. Она хорошо знала спокойную, немного неуверенную походку своей дочери. Кто бы это мог быть? Кому понадобилось видеть ее в самый пик полуденной жары? И почему Махтаб не задержала посетителя?
Замира открыла глаза и чуть не вскрикнула. Отвращение, скорбь и гнев – вот что чувствовала и переживала Замира. На пороге стоял одетый во все темное мужчина.
Лицо его было прикрыто, как у путешественника, пересекающего пустыню. В правой руке он держал длинный кинжал, с которого капала свежая кровь. В левой – окровавленную голову Махтаб. Широко распахнутыми глазами она смотрела на свою мать, как будто и после смерти прося у нее помощи.
– Она отказывалась пускать меня к тебе, – сказал молодчик таким тоном, будто хотел попросить у нее прощения за жестокое убийство, и бросил голову к ногам Замиры. – Надеюсь, ты будешь умнее.
Замира едва перевела дыхание, пытаясь не лишиться чувств. Махтаб! Ее дочь! Этот подлый убийца лишил жизни ее единственную, ее любимую дочь. Почему Замира не услышала ее криков? Почему не предчувствовала страшного события?
«О Аллах, зачем ты наградил меня даром предвидения, если я даже не смогла спасти собственного ребенка?»
Ей хотелось кричать, выплеснуть в крике свою скорбь и боль.
Но тут она вспомнила, что убийца Махтаб все еще в комнате. Он смотрел на нее, любовался горем. Замира подавила свой гнев.
– Что тебе нужно? – резко спросила она.
Человек медленно приближался, на ходу срывая свисавшие с потолка пучки трав, опрокидывая статуи, давя свечи и корзины. Но Замира не обращала на это внимания. Они ей больше не понадобятся. Она уже знала, что сегодня обязательно умрет.
– Я бы хотел задать тебе несколько вопросов, – сказал убийца. Голос его звучал отчетливо, он наслаждался своей миссией. – Несколько дней назад у тебя была одна женщина, неверная с Севера с золотыми волосами. Чего она хотела?
– Этого ты от меня не узнаешь, – твердым голосом ответила Замира. Она подумала: есть ли что-то в ее жизни, за что она должна попросить у Аллаха прощения? У нее оставалось так мало времени!
– Ты в этом уверена? – Он так близко подошел, что она могла дотронуться до него. Кинжал сверкнул перед ее глазами. – Подумай, глупая женщина. Как считаешь, что я с тобой сделаю, если ты не ответишь на мои вопросы?
Замира посмотрела ему в глаза – темные страшные глаза, холод которых заставил ее содрогнуться. Но она видела в них кое-что другое. Это было лицо женщины. Красивое, с правильными чертами. Эта женщина так часто бывала у нее. И вот теперь подослала убийцу? Замира почувствовала приступ гнева.
«Нет, это не пройдет тебе даром! – в ярости подумала она. – Кара Аллаха настигнет тебя – и твоего убийцу тоже!»
– Мне все равно, – ответила Замира и улыбнулась. Она прожила насыщенную жизнь. Много людей приходило к ней в отчаянии, и она помогала и утешала каждого. Ей не в чем было раскаиваться. – Ты от меня ничего не узнаешь.
Страшная боль пронзила ее тело, когда незваный гость одним движением отрубил ей большой палец правой руки.
– А может, все-таки подумаешь?
– Я знаю, кто нанял тебя! – воскликнула она, превозмогая боль. – Будь она проклята! Пусть Аллах лишит ее красоты, злость и зависть исказят ее лицо, сердце и лик высохнут, а чрево останется бесплодным! – Она сверлила его своим взглядом. И в первый раз заметила, как некое подобие неуверенности и страха промелькнуло в его глазах. – Теперь скажу о тебе. Я проклинаю и тебя, Малек аль-Омар. Ты никогда не добьешься в жизни того, о чем мечтаешь. Скоро глаза твои выклюют вороны, а душа сгорит в адском огне.
