Веяние свежего ветра. Тяжесть Николь, опершейся на плечо.
Значит, в конце концов он все-таки верил в символы. Вероятно, впервые поднявшегося наверх приковал горящий ореол вокруг ее тела: слепая моль устремилась на слепящее пламя. Или такая возможность: мужчина вышел на свет, лучи озарили женщину, и та оказалась несовершенной. Чуть узковатое лицо, бледная красная родинка между большим и указательным пальцами, спутанные черные пряди на лице. Безупречное несовершенство — вот почему он утонул в ее глазах, ибо теперь, и только теперь, сумел поверить в неведомый мир, в котором ему предстояло переродиться. Этот мир населяли неидеальные, восхитительно неидеальные чужаки. Сердце Шадраха разбилось от нового знания: даже после долгих лет кромешного мрака свет может быть таким настоящим, таким живым. Несовершенство, но подлинность — вот он, целый мир, и женщина, и вся его жизнь. Под властью нового чувства мужчина поднялся на высоту запредельной любви, столь же реальной, как сама темнота.
Ветер подул в лицо, и Николь сказала:
— Звезды…
И лишь теперь Шадрах осознал, что смотрит в ночное небо, на просторах которого исподволь набирал силу рассвет. Мужчина отвык от бесценного зрелища: каждая звездочка стала для него откровением, новым способом увидеть мир, точно в первый раз.
Шадрах и его спутница стояли на вершине рампы, возвышающейся над городом. Внизу переливались огни.
— Красиво, — произнесла Николь.
«И смертельно опасно», — подумал мужчина.
Для него город стал непонятным и сокровенным местом с дорожкой из гравия и белым мостиком. Местом обитания смешавшихся видов и разумов. Что, если это и есть эволюция? Шадраху припомнилась изощренная красота карты-гусеницы. И несгибаемый дух Иоанна Крестителя.
Далеко под ногами виднелись толстые охлаждающие акведуки района Канала, сверкающие гирлянды вдоль темных русел. В мире царило безмолвие. Мужчине чудилось, что в тишине скрывается — и будет вечно скрываться — живое дыхание тайны. Пусть город когда-нибудь нарастит слой защитной кожи — сквозь молочную ткань будет тускло пульсировать кровавое сердце. Если Николас говорил правду, Венисс наполняли тысячи ключей, ожидающих своего часа в замочных скважинах. Чтобы они повернулись, достаточно жеста, оттенка, далекого звука. Особых цветов химического заката. Гортанной команды частного полисмена. Прощального поцелуя влюбленных на пляже у канала. Кто скажет, какой из знаков и символов, наводняющих полный хаоса город, выпустит цирк Квина в ничего не подозревающий мир? А может, ключи навеки останутся на своих местах, ожидая касания призрачной руки?
Под ногами лежала лестница, ведущая в дебри Венисса. Позади все отчетливее звучали шаги, слышался странный шум. Что же такое явилось из подземелья вслед за ними?
Заслонив собой Николь, мужчина положил руку на пистолет и обернулся, чтобы увидеть… чтобы ничего не увидеть. У подножия рампы не было ни души. Одни лишь тени. «Поцелуй в темноте». Шадраху все померещилось. «Живущий в утробе великой рыбы». Реальность и нереальность наконец поменялись местами.
Тогда, и только тогда, мужчина позволил себе заплакать: слезы беззвучно бежали у него по щекам, капали с подбородка, падали вниз. Шадрах рыдал от боли, вспоминая перенесенные испытания и все, что вынужден был совершить, чтобы спасти Николь. Он сокрушался о родителях, которые наверняка уже умерли. Плакал о Николасе, глупом дурачке, заблудившемся и выброшенном на свалку. Плакал о самом себе, так сильно переменившемся, что и сейчас не понимал половины этих перемен. Но прежде всего это были слезы облегчения: Николь жива, он тоже, и если человеческому роду суждено исчезнуть, то не сегодня. Не сейчас.
И пусть душа разрывалась от боли, пусть нестерпимо было видеть лицо любимой в кровоподтеках, и ничто, как она сказала, уже не будет идти по-прежнему — в конце концов от радости, а не от муки у мужчины, вдруг растерявшего остаток сил, подогнулись колени. Он лег на шершавый камень рампы и молча уставился на звезды. Николь опустилась рядом (они были вместе, но все-таки порознь), взяла его за руку и принялась глядеть на ночной Венисс.
Скитальцы ждали рассвета, чтобы сойти по лестнице в город. Еще не ведая, что их там встретит, они понимали: худшее позади. Со временем, как уже знал Шадрах, воспоминания успокоятся, детали сотрутся, прошлое исказится. Мужчина обязательно доживет до такой поры. Когда-нибудь он станет сентиментальным. Забудет, что был убийцей. О многом забудет. Но всегда будет помнить о том, как любил Николь, невзирая на сверлящую мысль, от которой никак не избавиться: «Достаточно ли я сделал? Нельзя ли было сделать лучше?»
Еще борясь сам с собой, еще терзаясь сомнениями, Шадрах закрыл глаза и уснул — впервые за долгие семь дней.
