Мужчина пожал плечами.
— Да нет, ничего такого.
— Но ты увидел, Шадрах. Видел? Теперь ты знаешь?
— Да, — кивнул он.
Признание далось ему с болью, но принесло горьковато-сладкое облегчение.
— Прости, Шадрах. Прости, если я тебя обидела. Рафта сказала, что ты спас мне жизнь. Что я бы умерла без тебя.
— Она преувеличивает, — ответил мужчина.
Перед его мысленным взором вдруг ярко вспыхнул образ любимой, зарытой в кургане из ног. Шадраха передернуло.
— Как ты себя чувствуешь?
Николь два раза моргнула и закрыла глаза.
— Очень устала. Все тело ноет. И пить постоянно хочется.
— Можешь ходить?
— Могу.
— Тогда пойдем. Пора выбираться отсюда. Тебе нужно в больницу.
— Попробую, — проговорила она.
И поднялась вместе с ним, но чуть не рухнула на пол. Мужчина схватил ее обеими руками за плечи. Бывшие влюбленные закачались.
— Полегче, — сказал Шадрах.
Николь обняла его. От ее волос по-прежнему пахло банком органов.
— Не бросай меня, — попросила она.
Мужчина с горечью рассмеялся.
— Не брошу. Не волнуйся, не брошу.
Рафта вернулась, остановилась в дверях. И сверкнула глазами на Шадраха:
— Будь осторожен. Она еще не в себе. Может нести чепуху. Она очень слабая. Не обойдется без твоей заботы. Но через какое-то время полностью оправится.
— Уже ничего не будет так, как раньше, — произнесла Николь.
— Все будет иначе, — кивнул мужчина. — И это тоже неплохо.
* * *
Шадрах заплатил психоведьме за труд, Николь попрощалась, и оба пустились в дорогу — искать границу верхнего уровня. Рафта снабдила их картой. Разумеется, не столь прекрасной, как в мире Квина, — обыкновенным клочком бумаги, на коем были нацарапаны линии и слова.
Всего лишь несколько минут спустя больная пожаловалась:
— Я устала, я так устала, — и, шатаясь, побрела к стене.
— Тогда поспи, Николь, — ответил Шадрах. — Поспи.
Он поднял ее и понес на руках. Благополучно добравшись до лифта, чувствуя на плече ровное, нежное дыхание милой, мужчина позволил себе немного расслабиться. Ему начинало казаться, что все обойдется.
Позже, во время медленного подъема, милая проснулась и задышала быстрее, крепко вцепившись в плечо своему избавителю.
— Спасибо, — сонно произнесла она, когда Шадрах опустил ее на ноги.
За дверями лифта маячил второй подземный уровень. Люди здесь не шарахались от чужаков. Магазины были открыты. Женщины гуляли с детьми. Тусклое свечение не скрывало чудовищ. Видимо, до настоящего города с его горизонтом и солнцем оставалось рукой подать.
— За что спасибо? — спросил мужчина.
— За спасение.
— Мне ничего другого не оставалось.
— Не верю, Шадрах.
— Но это правда. Я люблю тебя, — без надежды ответил он, ощутив, как запершило в горле.
— Знаю, — сказала она. И потом: — Николас мертв.
— Да. Сальвадор тоже. И Квин. Они все умерли.
— Так и знала, что брата нет, — без выражения проговорила Николь. — Я его больше не чувствую.
Она задрожала. Мужчина прижал к себе любимую. Он до сих пор поражался тому, что Николь рядом, что можно ее обнять.
* * *
Даже после того как она проснулась, Шадрах какое-то время поддерживал спутницу под руку, позволял на себя опираться. Со второго уровня им еще пришлось шагать на выпускной пункт, который размещался высоко над землей, на городской стене, так чтобы перед выходящими сразу же раскрывался полный вид Венисса. Оставалось надеяться, что охранники примут серебристую бляху как подобает.
По мере того как женщина крепла, ее товарищ слабел. Миновав очередную проверку и уже приближаясь к рампе, ведущей на поверхность, он почувствовал, что готов потерять сознание. Теперь уже мужчина оперся на руку любимой, и та его поддержала.
— Все хорошо, — сказала она, гладя его по волосам. — Все хорошо.
Последний контрольно-пропускной пункт перед рампой состоял из тусклой серой стены очень твердого металла, внутри которой находился охранник, защищенный тремя слоями стекла. Даже издалека было видно, что это сурикат. Уже доставая бляху и свою идентификационную карту, Шадрах напрягся и потянулся в карман за пистолетом. Однако тревога оказалась ложной. Тот, кто дышал угрозой на расстоянии, во плоти не представлял собой ничего особенного: шелудивая шкура, изнуренный взгляд, глухой невыразительный голос. Едва скользнув глазами по символу власти, охранник махнул обоим рукой: проходите. Тяжелая металлическая дверь отворилась в открытое пространство. Из темноты повеяло свежестью. Люди прошли вперед и замерли на рампе. Стена за их спинами вновь превратилась в монолит.
* * *
С трудом карабкаясь вверх сквозь сумрак, мужчина в глубине души по-прежнему не верил, что они действительно выберутся на волю. Ему постоянно мерещились подозрительные звуки, скрежет крадущихся лап.
— Не смотри назад, — шептал Шадрах своей спутнице, которая вновь оперлась на его плечо. — Не смотри назад.
Под весом предчувствий шаги становились все тяжелее. Казалось, крутой рампе не будет конца. Шадраху чудились по сторонам обрывки мерцающего граффити: «дитя во мраке», «ночной поцелуй», «перекраивает мир по своему подобию», «коверкает и лепит плоть»… Однако стоило сморгнуть и потереть глаза — и стены оставались совершенно пустыми.
Мысли Шадраха мало-помалу обретали объем и глубину. Шагая вперед, хотя и, как ему представлялось, всего лишь из тени в тень, мужчина вспомнил, как впервые поднялся на поверхность, как он впервые увидел Николь. Что же было написано на ее лице — счастье, печаль, скрытность? Что? Мужчина продолжал ломать голову, одновременно вслушиваясь в нарастающий за спиной топот. Может, это была тоска, или меланхолия, или пустая улыбка человека, учтиво исполняющего свои обязанности?
Вырвавшись из подземки, из темноты, которая лишь отчасти складывалась из полного отсутствия любви, он искал не любви, а света. И не позволял себе превращать людей в знаки: разве такое возможно, когда зачастую другой человек — лишь касание, запах, голос? Абстрактный символ не мог унять отчаяния в сердце Шадраха, болезненной тоски его земной оболочки по лучшей доле. Любимые, что были у него до Николь, состояли из голоса и тела, окрашенного в предсмертные сизые тона полумрака, заполнявшего лачуги бедняков. А кто из подземных жителей не был бедняком?
Или, может, размышлял мужчина в то время, как темноту над рампой прорезали крохотные огни, ее лицо заливала печаль? Что, если его привлекла к себе женщина, чья жизнь казалась трагедией? Нет-нет, совсем не это. Там, в шахтах, мужчина знал достаточно печальных и страдающих людей, чтобы стараться забыть о них. Конечно, он изведал не только любовь как прикосновение и голос, но и отчаянное совокупление в сумерках ради мгновенного освобождения, спасения от власти подземелий. Редкие, драгоценные секунды. Они заставляли забыть о времени, вырывали человека из когтей мира.
