— Видимо, его еще не опрашивали.
— Тогда приведите его сюда, — велит Квентин. — Спросим его.
Чао поворачивается к одному из приставов:
— Роанок, найди, пожалуйста, Калеба.
Тот смотрит на Квентина и наконец решается:
— Его… его здесь нет.
— Вы в этом уверены? — медленно произносит Квентин.
— Да. Он… он спросил меня, можно ли сходить забрать ребенка, но обещал вернуться.
— Он что? — Вопрос чуть громче шепота, но из уст громадного Квентина он звучит как угроза. — Вы выпустили его из зала, после того как его жена застрелила человека, которого обвиняют в совращении их сына? Это вам что, сериал «Полицейская академия»?
— Нет, сэр, — серьезно отвечает пристав. — Это окружной суд Биддефорда.
У Квентина заиграли желваки.
— Пошлите за ним, чтобы допросить, — велит он Чао. — Я не знаю, что ему известно, не знаю, замешан ли он во всем этом, но, если придется его арестовать, арестовывайте.
Чао выходит из себя:
— Не перекладывайте на плечи полиции ошибку пристава! Никто меня не предупредил, что он находится в зале суда.
«А где ему еще быть, когда предъявляют обвинение насильнику его сына?»
Но Квентин только глубоко вздыхает:
— Что ж, нам надо что-то решать со стрелявшей. Судья еще здесь? Может быть, можно попросить его предъявить ей обвинение?
— Судья… нездоров.
— Нездоров, — повторяет Квентин.
— После стрельбы принял три таблетки валиума и пока не проснулся.
Можно было бы пригласить другого судью, но время уже послеобеденное. Однако меньше всего Квентину хочется отпускать эту женщину из-за какого-то глупого чиновника, принимающего судебные поручительства.
— Арестуйте ее. Пусть переночует за решеткой, а утром предъявим обвинение.
— Переночует? — спрашивает Чао.
— Да. Насколько я помню, в Альфреде все еще находится окружная тюрьма Йорка.
На секунду детектив опускает глаза.
— Да, но… знаете ли… она окружной прокурор.
Разумеется, ему об этом известно, он узнал об этом сразу же, как в его контору позвонили с просьбой провести расследование.
— Я знаю одно, — отвечает Квентин, — что она убийца.
Ивэн Чао отлично знаком с Ниной Фрост, все детективы в Биддефорде работали с ней над тем или иным делом. Как и остальные представители правоохранительных структур, он даже не винит ее в том, что она сделала. Черт, половина из них жалеет, что, окажись они на ее месте, у них не хватило бы смелости на такой отчаянный поступок.
Он не хочет так с ней поступать, но, с другой стороны, лучше он, чем этот козел Браун. По крайней мере он может сделать так, чтобы следующий шаг стал для нее как можно менее болезненным.
Он отпускает дежурившего у камеры полицейского и занимает место у двери. При более удачных обстоятельствах он отвел бы ее в зал заседаний, предложил чашку кофе, устроил бы получше, чтобы ей было удобнее разговаривать. Но в суде нет подходящего, надежного зала заседаний, поэтому этот допрос будет проводиться по разные стороны решетки.
Волосы беспорядочно падают Нине на лицо, а глаза настолько зеленые, что сияют. На руке у нее глубокие царапины; однако похоже, что она оцарапала себя сама. Ивэн качает головой.
— Нина, мне на самом деле очень жаль… но я должен предъявить тебе обвинение в убийстве Глена Шишинского.
— Я убила его? — шепчет она.
— Да.
Лицо ее преображается, губы растягиваются в улыбке.
— Я могу на него посмотреть? — вежливо спрашивает она. — Обещаю, я ничего не буду трогать, но, пожалуйста, я должна его увидеть!
— Тело уже увезли, Нина. Увидеть его нельзя.
— Но я убила его?
Ивэн тяжело вздыхает. В последний раз, когда они встречались с Ниной Фрост, она спорила с ним в суде по делу, которое он вел, — делу об изнасиловании на свидании. Она встала перед подсудимым и выжала его за свидетельской трибуной как тряпку. Тогда он выглядел так же, как она сейчас.
— Ты будешь давать показания, Нина?
— Нет. Не могу. Не могу. Я сделала то, что должна. Больше я ничего не могу.
Он достает форму с перечнем прав.
— Я должен зачитать тебе твои права.
— Я сделала то, что должна была сделать.
Ивэну приходится повысить голос, чтобы перекричать ее:
— У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. У вас есть право…
— Больше я сделать ничего не могу. Я сделала то, что должна была сделать, — бормочет Нина.
Наконец Ивэн заканчивает зачитывать права и протягивает ручку через решетку, чтобы она подписала документы, но Нина ручку роняет. Она шепчет:
— Больше я ничего не могу сделать.
— Нина, перестань, — негромко просит Ивэн. Он отпирает камеру, ведет ее по коридорам конторы шерифа, а потом на улицу к полицейской машине, открывает дверцу и помогает ей сесть. — Мы не можем предъявить обвинение до завтрашнего утра, поэтому на ночь придется отвезти тебя в тюрьму. У тебя будет отдельная камера, я проконтролирую, чтобы о тебе там позаботились. Договорились?
Но Нина Фрост уже свернулась калачиком на заднем сиденье полицейской машины и, похоже, совершенно его не слышит.
Тюремный надзиратель у КПП в тюрьме посасывает ментоловый «Холлс», когда просит меня сузить мою жизнь до тех единственных подробностей, которые необходимо знать в тюрьме: имя, дата рождения, рост, вес, цвет глаз, есть ли у меня аллергия, принимаю ли я лекарства, состою ли на учете у врача… Я негромко отвечаю, словно загипнотизированная вопросами. Обычно я вступаю в эту игру во втором акте; для меня в новинку видеть ее начало.
Я чувствую запах лекарственной мяты, когда сержант опять постукивает карандашом.
— Особые приметы? — спрашивает он.
Он имеет в виду родинки, родимые пятна, татуировки. «У меня есть шрам, — думаю я, — на сердце».
Я не успеваю ответить, как второй надзиратель расстегивает «молнию» на моей черной сумочке и высыпает ее содержимое на письменный стол. Жевательная резинка, три леденца «Лайф-сейверс», чековая книжка, кошелек. Неизменные спутники любой матери: прошлогодние фотографии Натаниэля, давно забытое детское зубное кольцо, пачка с четырьмя цветными карандашами, которые мы умыкнули из чилийского ресторана. Еще две обоймы к пистолету.
Я обхватываю себя за плечи дрожащими руками.
— Я не могу. Я больше не могу, — шепчу я и стараюсь свернуться калачиком.
— Ну, мы еще не закончили, — говорит надзиратель.
