Любовь задумалась.
— Они же не вечно будут хранить эти разговоры? Сколько?
— Две недели. Их прослушивает начальник медицинской части, или как он там называется. Две недели, потом стирают. С тебя вот так хватит. Говори долго. Жалуйся наболи, на кровотечение…
Версия такая: у нее открылось кровотечение, она в панике позвонила в «Скорую». Разумеется, все машины оказались на вызовах. Тогда она позвонила мужу и стала его торопить…
— Что мне делать потом?
— Мужа долго нет. Ты в панике. Ты звонишь домработнице и просишь ее приехать. Алена приедет и побудет с тобой до утра. К тому времени твое состояние резко улучшится. Медицинские подробности придумай сама.
— Например? — огрызнулась она.
— Например, оказалось, что ты вовсе не беременна. Почитай справочник фельдшера-акушера.
Уходя, она позволила ему обнять себя.
— Не бойся. Я нее сделаю, — целуя ее, сказал Леже.
— Хотя бы скажи, в какой день.
— На этой неделе. Будь готова.
Все случилось тринадцатого августа, в пятницу, на третий день.
Завальнюк допоздна задержался в Москве. В начале десятого Леже позвонил:
— Минут через пятьдесят мы выезжаем.
Любовь заволновалась так, что задрожали колени. А ведь думала, что не паникерша! В голове действительно паники не наблюдалось, а вот ноги, ноги… Страх сотрясал тело, как осенний ветер трясет дерево, и она не могла с этим совладать. Во всем доме не оказалось валерьянки! Ведь она никогда не болела.
Времени было достаточно. Она должна позвонить мужу не раньше, чем через пятьдесят минут.
Люба пошла на кухню и заварила кофе, но, когда сняла с плиты кофеварку, сама не поняла, почему осколки чашки лежат на полу. Не выпуская кофеварки, она наклонилась, чтобы собрать осколки, и выплеснула весь кофе на пол, едва не обварив ноги… В полной прострации смотрела она на залитый коричневой гущей пол. Затем открыла верхний шкафчик кухонного гарнитура, где хранилась домашняя аптечка. Высыпала содержимое аптечки на пол. Получилась оригинальная абстрактная картина в стиле ее второго мужа. Она бы назвала ее «Паника».
Не став ничего убирать, Люба напилась томатного сока из холодильника, закурила, немного успокоилась и отправилась в свою спальню. «Умирать» следовало там.
Она сгребла подушки и бросила их горой в ногах кровати. Накрыла сверху одеялами. Открыла гардероб, вытряхнула на пол ящики с бельем, оставила все, как есть. Переоделась в халат, легла в постель, включила телевизор и стала щелкать с канала на канал. Наконец прошло сорок минут. Она выключила телевизор, мысленно сосредоточилась и набрала ноль три. Единственное, что радовало: зубы стучали по-настоящему. Она жутко боялась.
В диспетчерской приняли вызов, но предупредили, что свободных машин нет, врач сможет выехать минут через двадцать. Люба в свою очередь предупредила, что с минуты на минуту вернется ее муж и отвезет в больницу, поэтому присылать машину через двадцать минут нет смысла. Ей посоветовали лечь, подняв повыше ноги, и не двигаться. Она сказала, что так и сделает.
Сразу после этого она позвонила на мобильный мужу… Ей даже не пришлось притворяться — Завальнюк по ее голосу понял, что случилось что-то ужасное. Он ее успокаивал: «Не волнуйся, Люба, только не волнуйся, я уже еду! Ты лежи, не шевелясь, и не думай ни о чем».
Леже инструктировал ее, что она должна произнести «волшебные слова»: скорее, прибавьте скорость! Слова застряли у нее в горле. Их не пришлось произносить, Егор сам крикнул водителю: «Лежнев, прибавь газу, жене плохо». Он, как и все остальные, называл водителя не по имени, а по фамилии. «Да-да, — еще могла думать о чем-либо постороннем Люба, — все его называют по фамилии, потому что Лежнев звучит солиднее, чем просто Петя… Какое у него скучное имя!»
— Люба, не молчи, говори, как ты себя чувствуешь? — просил муж.
— Мне холодно, — ответила она, говоря чистую правду. — Ты тоже не волнуйся. И осторожнее на дороге! Там у вас идет дождь?
— Нет, только накрапывает. Ты лежи, лежи.
Ей стало страшно при мысли, что вдруг этот разговор где-то кем-то записывается на невидимую ей пленку?
— Егор, только не гоните, осторожнее!
— Не беспокойся, Лежнев справится, он молодец. Мы скоро приедем.
— Вы где сейчас?
— Темно. Я не слежу. Мост проехали? — Это он у водителя. — Люба, мы уже за мостом. Не волнуйся, дорогая, лежи. Минут через двадцать буду дома. Ты говори со мной.
— Егор, я не волнуюсь, — ответила она и представила: мост… за мостом три километра… дерево, поворот и бульдозер… Конец.
— Егор! — Ей захотелось сказать человеку что-то приятное, перед тем как они расстанутся навек. — Спасибо тебе за все. Я хочу тебе сказать, что… я тебя очень люблю. У нас все будет хорошо.
Время тянулось ужасно медленно, так что вдруг ей показалось: Леже передумал — не сегодня, это репетиция! И на мгновение у нее отлегло от сердца.
— Я тебя жду. Ты только не волнуйся, мне кажется, мне уже лучше…
Она говорила, говорила, пока не поняла, что говорит с пустотой.
— Алло? — тихо переспросила она и отключила свой мобильный.
Все было кончено. Она суеверно покосилась на часы. Было четверть одиннадцатого.
Алена прибежала минут через десять. Из-под юбки, одетой прямо на ночную сорочку, на пядь торчали розовые кружева, — домработница была в постели, когда Люба ей позвонила.
Алене было за пятьдесят. До пенсии она работала учительницей. Отпечаток профессии лежал на ней несмываемым клеймом: Алена категорически не умела говорить тихим голосом, признавать свою неправоту и одеваться как нормальные люди. Особенно смешила Любу одна ее шляпа — лет десять назад Алена связала ее на спицах из зеленого мохера. Шляпа привела бы в восторг ростомана с Ямайки, но в пределах Жуковки вызывала истеричный лай собак. Недостатков в домработнице было гораздо больше, а достоинств всего два, зато они сверкали, как бриллианты чистейшей воды: Алена не крала и не разносила сплетен. До знакомства с Завальнюками она вела хозяйство в других богатых семьях Жуковки, но, как Люба ни пыталась вытянуть из нее подробности жизни соседей, Алена отделывалась шутливыми жалобами на склероз.
Домработница примчалась в туфлях на босу ногу, из-под платья торчали воланы ночной рубашки в мелкий цветочек. Она уложила Любу в постель, приготовила липовый отвар, прибрала на кухне. Потом они поговорили о мужьях, о детях, об особенностях женского организма и о том, что сейчас вся природа отравлена: пьешь всякую гадость, ешь неизвестно что — и потому болеешь. Время от времени Люба посматривала на часы и взволнованным голосом восклицала: «Не понимаю, почему они так задерживаются?» Ее неподдельная тревога передалась Алене. Она тоже стала поминутно посматривать на часы и выглядывать в окна.
