Леже все еще ни о чем не знал, но о многом догадывался. Несуществующий ребенок стал их первой общей тайной, тем цементом, который сплотил их в одну команду. По ночам Любовь ненадолго забегала к нему в комнату. На нежности не хватало времени, она шипела: хватит, оставь, не до того!
— Можно подумать, ты и вправду беременна, — ухмылялся он.
Она смешивала себе джин-тоник и с наслаждением затягивалась сигаретой.
— Весь день притворяться беременной — это выше сил человеческих. Не понимаю, откуда берутся дуры, готовые терпеть это девять месяцев?
Леже смотрел на нее и ухмылялся.
И вот однажды все карты были открыты, все слова сказаны.
Они приступили к выработке плана убийства с такой тщательностью, будто готовили военную операцию. Любовь жутко паниковала. Ее раздражала самоуверенность Леже, его снисходительный тон: он лучше ее разбирался в технических деталях, походя бросался «умными» словечками из жаргона профессионального автомеханика. Любовь привыкла доверять только себе. Ей очень, очень не нравилось, что в самый решающий момент своей жизни она вынуждена полностью довериться постороннему. Доверие! Этого слова не существовало в ее словаре!
Леже раскладывал на столе свои чертежи и план Рублево-Успенского шоссе. Теоретический замысел требовал точной привязки к местности. Подходящие ремонтные работы шли только на одном отрезке шоссе. Любови не нравилось, что там при обочине стояли строительные вагончики, в которых днем и ночью кто-то находился. Леже убеждал ее, что лучшего места не придумаешь. Есть другой вариант, похуже, — мост. Но там прямая как стрела трасса, а бетонную опору моста трудно не заметить.
— А бульдозер не заметить легко? — парировала Любовь.
— Он стоит за поворотом.
— А если в ту ночь его откатят на сто метров?
— Тогда и будем искать другой вариант.
Наступили темные, густые, чернильные августовские ночи. По ночам звезды сверкали высоко в небе миллиардами точек, не отдавая света земле.
— Сейчас или никогда, — заявил Леже.
Дешевый шоферский пафос! По существу, он так и остался дешевкой, тупым механиком, которого раз в жизни волна случая вынесла наверх. Если бы неудача, Леже до сих пор подкручивал бы гайки в чужих лимузинах, вытирал руки о грязную майку, рыгал, ругался, пил молодое виноградное вино и разбивал сердца продавщиц в окрестных барах. Из какого городишки он был родом? Департамент Марна… Он говорил, да она путала названия.
Но сейчас выяснять отношения казалось поздно. Они все задумали. Оставалось осуществить.
— На этой неделе, — предупредил Леже. — Оттягивать некуда, он опять уезжает.
Любовь сама рассказала о предстоящей поездке Завальнюка в Италию. Все вдруг становилось серьезно.
Леже принес из холодильника бутылку своего любимого рома «Guavaberry», плеснул в стакан, ножом надрезал себе палец и выдавил в стакан каплю крови.
— Что ты делаешь? — удивилась Любовь.
— Дай свою руку, — приказал он.
— Ты что, свихнулся?! — Она спрятала руки за сипну. — Отстань! Нет!
Леже силой вырвал ее руку. Она затрепыхалась, но кричать не могла — их могли услышать, окна спальни Завальнюка выходили на гараж. Леже заломил ей руку за спину.
— Видишь? — сказал он. — Я сильнее тебя.
Он сжал ее руку так, что она не могла шевельнуться, и только вздрогнула, почувствовав лезвие ножа на своем пальце. Он выдавил несколько капель ее крови в стакан:
— Пей.
— Ты рехнулся.
— Пей!
— Ни за что!
Он схватил ее за горло. Люба стиснула зубы и вертела головой, но Леже сумел силой влить ей в рот несколько капель. Остальное он осушил одним глотком и сразу отпустил ее руки.
— Дебил! — крикнула она, потирая затекшие запястья.
Леже снисходительно ухмыльнулся.
— Без жертвы нет удачи.
Люба отхлебнула ром из бутылки. Ей мерещился во рту металлический привкус крови, хотелось его перебить.
— Когда? — спросила она.
— Ты не должна знать, — хладнокровно ответил Леже.
— Как это — не должна знать? Говори — когда!
— Когда я решу.
Люба задохнулась от ярости:
— Здесь я решаю! — и наотмашь влепила ему пощечину.
И тут же пожалела, что не сдержалась.
Леже рассеянно провел ладонью по покрасневшей щеке, поднялся с кресла. Любовь испугалась, что он собирается уйти. Но он внезапно развернулся и залепил ей такую оплеуху, что у нее зазвенело в ушах, а из глаз брызнули слезы.
— Запомни, что здесь решаю я.
— Скотина, я тебя убью, — прошептала Люба.
— Сначала убей своего мужа.
Это было так грубо! Она никогда не называла предстоящую смерть Завальнюка убийством, она говорила: «несчастный случай», «катастрофа», «авария». «Мой муж попадет в аварию»… «Когда произойдет этот несчастный случай»…
Леже впервые назвал вещи своими именами. Ее продрал мороз.
Видимо, он пожалел, что переборщил с ударом, сходил на кухню и принес из морозильника лед в полотенце. Заставил ее приложить лед к распухшей щеке.
— Если завтра он увидит синяк, что я скажу? — глядя на себя в зеркало, крикнула Любовь.
Он небрежно отмахнулся:
— Ты выкрутишься.
В тот вечер они больше не ссорились, а обсуждали план во всех подробностях.
— Я позвоню тебе и скажу: «Мы выезжаем через сорок минут» или «Мы выезжаем через полчаса». Это сигнал, — инструктировал ее Леже. — Через столько минут ты должна позвонить Завальнюку на мобильный и сказать что?..
Любовь кивнула, продолжила:
— Сказать, что у меня началось кровотечение. Чтобы он поскорее приезжал. Что мне нужно в больницу.
— Потом ты позвонишь в «Скорую», — подсказал Леже.
— Я позвоню по ноль три и пожалуюсь на плохое самочувствие. Посоветуюсь, что принять. А если они все же отправят машину?
— А ты говори с ними так, чтобы не отправили! — резко оборвал Леже. — Пусть посоветуют выпить аспирин! Я не обязан за тебя думать.
— Тогда они не зарегистрируют вызов.
— Дура, ты же в своей стране живешь, должна такие вещи знать…
— Какие?
Леже ответил не сразу. Налил себе рома, медленно сделал глоток.
— Что знать?! — взъярилась она. — Должна знать, что давно везде стоят компьютеры. Диспетчер не регистрирует вызов, если не отправляет машину, но компьютер все регистрирует: время звонка, номер телефона, и главное — разговор. Плевать тебе на регистрацию. Пусть зафиксируют звонок.
