Она втянула голову в плечи и ухватилась за стул. Я испугалась, что она упадет. Я хотела встать и поддержать ее, но она покачала головой.
— Ничего. Сейчас пройдет. — Она подтащила к себе стул и села. — Я одолжу у Михела сигарету.
Я взяла с вытяжки пачку «Марльборо», вытащила две сигареты, прикурила их и дала одну Бабетт.
— Я полагаю, — начала она тихо и сдержанно, — что ты тоже думала об этих своих предположениях…
— Я ни о чем больше не думаю. Но после того, что ты рассказала сегодня вечером… Кто может быть способен на такую подлость? Только сумасшедший, человек без чувств.
— Эверт был очень болен, Карен. Я думаю, вряд ли кто-то из вас может представить себе, в каком он был состоянии. Даже Ханнеке. В тот вечер перед пожаром я нашла его голым в шкафу. Он чистил себя щеточкой для ногтей и кухонным порошком. Он думал, что чем-то заразился, что нас всех заразили инопланетяне. Он сказал, что видел их. Тогда я поняла, что он не принял лекарства. Я отправила его под душ и растворила его таблетки в чае, но он не хотел его пить. Потом я хотела позвонить врачу. Но он в слезах умолял меня не отдавать его в лечебницу. Что он умрет там, что покончит с собой. И что мне было делать? — Ее губы задрожали. Она затянулась сигаретой. — Он был моим мужем, я его любила, я не могла отвезти его туда. Я решила: в этот раз справимся сами. То есть в каком-то смысле и я виновата в том, что случилось.
— Ну, что ты, Бабетт, так нельзя говорить… — сказала я, подбирая слова, чтобы избавить ее от этого ужасного чувства вины.
В кухню зашел Михел и тут же отступил назад, увидев нас такими расстроенными.
— У вас все в порядке, дамы?
Мы обе кивнули и улыбнулись сквозь слезы. Я махнула ему, что лучше оставить нас одних.
— Ты ни в коем случае не должна никому об этом рассказывать, — сказала Бабетт, сжав мое запястье двумя руками. Я покачала головой и поцеловала ее лоб.
— Конечно, нет.
Мы замолчали, время от времени всхлипывая, я поставила на огонь чайник, достала две чашки и две тарелки, положила на них по куску пирога и протянула одну Бабетт.
— Спасибо, — вздохнула она и попыталась посмотреть на меня благодарным взглядом.
— Что я не могу понять, это откуда у Симона эти письма? И почему он врет про этот обыск налоговой полиции? Что-то здесь не так…
Я налила чай и испуганно посмотрела на Бабетт, чтобы убедиться, что я ее снова не напугаю.
— Извини, что я опять начинаю. Но раз уж мы об этом заговорили.
— Ничего страшного. У меня другой вопрос. А что ты искала в портфеле у Симона?
— Да… Это уже другая история…
Она наклонилась ко мне через стол.
— А по-моему, нет. Почему ты на нем так зациклилась?
— Я не зациклилась.
— Еще как. Ты все время говоришь о нем.
Я закрыла глаза и попыталась придумать что-то, чтобы выбраться из этой ситуации.
— Не надо мне врать, Карен. Я вас видела.
Мое сердце замерло.
— О чем ты?
— В ту ночь, когда вы так напились. Вы с Симоном целовались у сарая. Я проснулась от шума. Выглянула в окно, а там вы…
Она не сводила с меня глаз.
— Я не знаю, что на меня нашло в ту ночь. Мы не понимали, что делаем, все были пьяные. Это было всего один раз. Потом мы поговорили и решили, что больше это не повторится, и никто не должен знать. После этого разговора я и нашла письма у него в портфеле. Только пообещай мне, что это останется между нами!
— Зачем ты спрашиваешь, конечно, само собой.
По ее лицу пробежала настороженность.
— Симон — последний мужчина на земле, в которого надо влюбляться…
— Я знаю.
Я вся сжалась от стыда.
— Он перетрахал больше женщин, чем волос у меня на голове, так всегда говорил Эверт.
Бабетт нарочно старалась сказать это как можно жестче, чтобы ударить меня побольнее. И у нее получилось. Меня словно оглушили.
— А Патриция знает? — спросила я тихо.
— Патриция не хочет об этом знать. Зачем ей это надо? Попробуй она возмутиться и может помахать ручкой своему джипу.
— Симон сказал мне, что никогда ее не бросит.
Бабетт цинично ухмыльнулась.
— Как бы то ни было, ты спишь с мужчиной, которого подозреваешь в том, что он выкинул из окна Ханнеке.
— В любом случае, он что-то скрывает. И я хочу выяснить, что.
— И поэтому ты с ним спишь?
— Это было только один раз.
— Ничего не понимаю. Я только советую тебе прекратить. Я знаю, к какому кошмару это может привести. Поверь мне, если с этим столкнешься… Ни один самый лучший секс того не стоит.
— Ты имеешь в виду Эверта и Ханнеке?
Она кивнула.
— А ты? Ты изменяла Эверту?
— Я не могу представить себе, чтобы дотронуться до чужого тела. И не понимаю, как ты это можешь. Я бы пошла на такое только, если бы очень сильно любила. А это может быть лишь с одним мужчиной одновременно.
Михел уже спал, когда я забралась в постель, на ощупь натянув фланелевую пижаму. Он застонал, прижался ко мне, забросил на меня ногу и положил руку мне на живот. В последние дни он так старался что-то сделать для нашего брака. Тем, кто потерпел поражение на всех фронтах, была я. Я хотела другого мужчину, я забросила его и детей, не верила в него и, вместо того чтобы честно в этом признаться, я швыряла ему одно обвинение за другим, обвиняла во всех наших проблемах, в глубине души даже в том, что я захотела Симона. Михел не должен был об этом узнать. Никогда. Его бы это убило. Я сама это начала и теперь одна должна была нести это давящее чувство вины.
— Что там у вас случилось? — пробурчал он сиплым голосом, положив одну руку мне на грудь.
— Ничего. Мы говорили об Эверте. Ей так его не хватает.
— М-м-м… Ей, наверное, тяжело видеть нас такими счастливыми…
Он неловко начал ласкать мой сосок, очень осторожно, как будто боялся быть отвергнутым, как будто просил о любви, а у меня в голове опять возник Симон. Мы занимались любовью в темноте, не целуясь, и когда Михел кончил в меня, я сказала, что люблю его. Он остался сверху на мне несколько минут, тяжело дыша и всхлипывая. Мне даже показалось, что он плачет. Меня прошиб пот. Я нежно погладила его вспотевшую спину и спросила, все ли в порядке.
— Да! — засмеялся он.
Он посмотрел на меня так трогательно, что я готова была провалиться сквозь землю.
— Ты потрясающая женщина, ты знаешь об этом? Ты создана для любви. Хорошо, что больше никто не знает, как ты хороша в постели…
