Но теперь тошнота, вспотевшие ладони, сухость во рту не помогали, а лишь заставляли меня еще сильнее нервничать.
– Джек? Ты меня слушаешь?
– Я только что вернулась на работу, Либби. Я не знаю, что мне предстоит делать завтра.
– Проверка на детекторе завтра в девять утра, в одиннадцатом отделении тюрьмы. Я поговорю с Бейнсом, чтобы он освободил тебя на это время.
– Спасибо, – выдавила я. – Тогда до завтра.
Эрб остановился у светофора, посмотрел на меня:
– Джек? Ты выглядишь неважно.
– Все нормально.
– Он сильно тебя расстроил? Фуллер?
Я попыталась улыбнуться:
– Да нет, конечно. Я просто устала, Эрб. И все. Загорелся зеленый, но Эрб не двинулся с места.
– Я же знаю тебя, Джек. Ты сама не своя.
Чтобы не отвечать, я решила поменяться ролями.
– Я? Это у тебя, кажется, кризис среднего возраста, а ты об этом отказываешься говорить.
Кто-то сзади посигналил.
– У меня не кризис среднего возраста.
– Ну, тогда мужская менопауза.
– Дело не в этом. Мы с Бернис просто расходимся во мнениях.
– Расходитесь во мнениях? Эрб, вы женаты уже двадцать лет.
Эрб отвернулся к окну:
– Наверное, двадцать лет – это слишком долго.
Кто-то снова просигналил. Эрб утопил педаль, машина завизжала шинами по асфальту.
Я закрыла глаза и подумала о вчерашнем дне. Тогда меня волновало только то, какую пиццу заказать, смогу ли снова заняться любовью и не привыкну ли я к снотворному. За ночь мои проблемы утроились. И в качестве вишенки на верхушке торта выступал Фуллер – психопат, который скоро выйдет на свободу и начнет убивать всех дорогих мне людей.
Весь остаток пути до участка мы с Эрбом молчали. Я отправилась в свой кабинет, посмотрела на кучу бумаг, скопившихся на моем столе за три месяца, и отодвинула их в сторону, чтобы написать рапорт.
Через час я оставила свое сочинение у Бейнса на столе и решила заняться бумагами, но так и не смогла заставить себя приступить к ним и решила ехать домой.
Зайдя в подъезд, я с раздражением услышала музыку, заполнившую коридор на моем этаже. Джаз, играл кто-то очень громко. Я подумала было вломиться в дверь, размахивая значком, но когда определила источник звука, то поняла, что значок мне не поможет.
– Мама?
Когда я открыла входную дверь, музыка стала еще громче. Мне никогда не нравился джаз – я предпочитаю более спокойную музыку. И мне не нравилось пианино, потому что в детстве в течение двух лет меня силком заставляли играть на нем – мама считала, что это формирует характер.
В гостиной меня ожидал еще один неприятный сюрприз. Диван был развернут по-другому, не так, как утром. Теперь на нем прибавились три розовые подушки, а на моем окне появились такого же цвета новые шторы.
Розовый цвет я люблю так же сильно, как джаз и пианино.
Я нажала кнопку «Стоп» на панели музыкального центра.
– Мам?
– Я в спальне.
Глубоко вздохнув, я вошла в спальню. Мама вешала на стену картину – один из тех рисунков в рамке, которые можно купить за двадцать баксов в любом магазине. На этом был изображен полосатый кот с розовым бантом на шее, играющий с мотком пряжи.
– Привет, Жаклин. Что случилось с Мидори?
– Мидори?
– Мидори Кавамура. Диск, который играл.
– Я выключила. Слишком громко, соседи жалуются.
– Обыватели. Она – один из лучших джаз-пианистов на планете.
– Мне не нравятся джаз-пианисты.
– Наверное, ты им просто завидуешь.
– У меня не было настроения шутить.
– Мам, почему ты поставила диван по-другому?
– Он был повернут к стене. Теперь он смотрит на окно. Тебе нравятся подушки?
– Мне не нравится розовый.
– Тебе никогда не нравилось ничего девчоночье. Когда тебе было шесть, все твои подруги играли в куклы, а мне приходилось покупать тебе игрушечных солдатиков. А нравится тебе новая картина? – спросила она, указывая на стену.
– Восхитительно, – мрачно процедила я.
– Она напомнила мне о твоем коте, я просто не могла не купить ее. Фриски? Ты где?
Мистер Фрискис влетел в комнату, прыгнул на кровать, а потом маме на руки.
– Фриски? – спросила я.
– Посмотри на него. Ну, разве они не похожи?
Она подняла мистера Фрискиса. Он и в самом деле был похож на своего двойника в рамке – особенно из-за розового банта, который мама повязала ему на шею.
– Ужасно похож. Мам, может, снимешь бант? Ты его избалуешь.
– Чепуха. Фриски любит розовый, в отличие от некоторых. Да, Фриски?
Она почесала его за ухом, отчего хитрая бестия довольно замурлыкал. Я села на кровать, убранную так, как у меня никогда не получалось, – без единой складочки.
– Когда ты все это успела?
– Мне помогал Алан, он такой молодец. Вот-вот подъедет с растением.
– С растением?
– Я попросила его поискать какое-нибудь растение, которое можно поставить на пол. А то тут так стерильно и безжизненно. Тебе нужна какая-нибудь зелень.
Сопротивляться было бесполезно, поэтому я сбросила обувь и разделась.
– Жаклин, ты же не сердишься?
– Нет, мам. Просто у меня был тяжелый день.
Она отпустила кота и погладила меня по голове.
– Хочешь об этом поговорить?
– Наверное, попозже. Сначала приму душ.
Мама улыбнулась, кивнула и вышла из спальни.
Через минуту снова зазвучал джаз.
Я с размаху захлопнула дверь ванной и включила душ. Десять минут под потоком холодных иголок постепенно отдалили меня от встречи с Фуллером. Я вымыла голову, привела себя в порядок.
Когда я стояла в ванной, обернувшись полотенцем, туда заглянула мама.
– Жаклин? Там какой-то незнакомый человек у двери.
Я задрожала, но дрожь быстро прошла – я осознала, что это никак не может быть Фуллер.
– У него рыжие волосы?
– Да.
– Это Лэтем. Мой парень. Разве он не открыл дверь ключом?
– Он пытался. Я закрыла на цепочку.
– Ты можешь впустить его и сказать, что я сейчас приду?
Мама слегка нахмурилась, но кивнула. Я надела халат и обернула полотенцем мокрую голову, получилось нечто вроде тюрбана.
