ли ему вопросы, обращался ли к нему. Он постоянно совершал множество стереотипных и повторяющихся движений телом, шеей и руками. Они включали в себя постоянные повороты шеи в сторону родителей, из-за чего его голова постоянно смотрела на мать, а затем на отца, затем возвращалась к матери, а затем – назад к отцу.
Тогда мать сказала мне:
– Вы видите это? Это также очень небезопасно. Обратите внимание, что вместо того, чтобы отвечать, ему приходится постоянно смотреть на нас, потому что мы обеспечиваем ему безопасность.
Нет. Это было вовсе не из-за какой-либо неуверенности в себе.
Они рассказали, что беременность и развитие проходили нормально. Еще вернемся к этим моментам позже. Они не упомянули о проблемах или задержках с овладением речью или других вехах нервно-психического развития. Кроме того, добавили, что он очень хорошо себя вел и учился в школе. Но в восемь лет ему поставили диагноз «обсессивно-компульсивное расстройство». Они не смогли толком объяснить причины и симптомы, которые заставили их обратиться за помощью и найти того, кто установил этот диагноз. Примерно в десять лет у него начались двигательные тики с вокализацией. Первоначально это были простые формы: небольшие движения или встряхивания с помощью плеч и некоторое откашливание горла, которые постепенно становились все более сложными. Мне бы хотелось увидеть какой-нибудь отчет об обследовании, которое провели для постановки диагноза, но у них ничего не было.
В возрасте одиннадцати лет у него начали проявляться все более продолжительные и все более сильные эпизоды раздражительности и агрессивности. К этому добавлялась определенная социальная изоляция и ухудшение успеваемости.
В это время его посещал психолог, который провел серию тестов и пришел к выводу, что все проблемы Серхио были следствием трудностей адаптации, эмоционального управления и принятия новой семейной ситуации: его родители находились в бракоразводном процессе. К тому же он, несомненно, ревновал младшую сестру.
С этого момента Серхио становилось все хуже и хуже. У него развивались все более сложные тики, он выполнял бесконечное количество ритуальных действий по проверке, расстановке игрушек и других предметов, следуя абсурдной структуре или логике, и он начал терять то, что раньше было полностью нормальным: устное общение и способность писать. Его смотрел другой психолог. В этом случае после проведенных тестов пришли к выводу, что в дополнение ко всему очевидному у Серхио были мысли о смерти и причинении себе вреда, определенные бредовые идеи о причинении вреда другим, депрессивные симптомы и многие тики. Несмотря на это, в отчете был сделан вывод, что ему стало намного лучше, а при психолого-педагогической поддержке он будет продвигаться по курсу, но необходимо будет поработать над некоторыми аспектами, касающимися издевательств в школе. Я читал эти отчеты, краем глаза созерцая хаотичные жесты Серхио, и не мог в это поверить.
Его состояние продолжало ухудшаться, и он стал особенно агрессивен по отношению к младшей сестре.
Родители настаивали на том, что это была «ревность», но кто-то здравомыслящий посоветовал семье отвести сына к специалисту. Отчеты об этом визите тоже показать не смогли, но объяснили, что он был на приеме у невролога, который считает, что все в порядке, включая МРТ головного мозга.
За несколько месяцев до встречи, когда они были в отпуске, у Серхио развились два психотических эпизода, во время которых он стал очень возбужденным и агрессивным, убеждая себя, что его хотят убить, что мобильные телефоны в руках прохожих были на самом деле ножами, что его собственная семья хочет причинить ему вред.
Они не обращались ни в одну больницу. Сказали, что заперлись в доме, чтобы позаботиться о нем, и именно тогда он начал бросать предметы, кусать себя, отрывать воротник рубашки и избегать всех видов физического контакта, опасаясь заражения. Прежде чем я его увидел, ему сделали еще одно МРТ. Сказали, что это нормально, хотя поразило некоторое усиление мозговых борозд, что-то вроде некоторой потери объема мозга в целом.
Серхио сидел передо мной так, как будто меня не существовало – только эти хаотичные движения, резкие повороты головы и непрерывные покусывания практически несуществующего теперь воротника рубашки. Мне удалось заставить его односложно ответить на некоторые вопросы, но между вопросом и ответом прошло слишком много времени. В любом случае, его «да» или «нет» не имели особого смысла по сравнению с тем, что я только что спросил.
Я снова спросил его родителей о беременности и развитии. Напряжение между ними было очевидным, как и попытка не говорить о реальности сына. Итак, я очень деликатно, но и ясно объяснил, что нужно единственное, чтобы помочь им – как можно лучше понять, что произошло, как это произошло и с каких пор.
Серхио хорошо учился в школе, но не так хорошо, как предполагалось изначально. На самом деле он всегда и во всем был немного медленнее остальных и, вне всякого сомнения, дольше учился говорить. Кроме того, у него были некоторые странные или необычные идеи и он предпочитал играть в одиночку, становясь одержимым определенными числами и объектами, в дополнение к той привычке, которая стала нормой, когда повторял одно и то же слово снова и снова. Я полагаю, что из всего этого родилась идея обсессивно-компульсивного расстройства, но это им не было.
Я попросил у родителей просмотреть педиатрические заключения, но у них их не было. Это крайне сбивало с толку. Был Серхио, демонстрирующий совокупность симптомов, указывающих на что-то действительно сложное. Единственное, что я получил от них, это абсурдные сообщения о посещениях психологов и о том, что всегда что-то «было» и теперь, сравнивая его развитие с развитием сестры, они ясно поняли, что дети совсем не похожи.
Исследование было практически невозможным и стало ясно, что все эти симптомы оказали огромное влияние на все, что я пытался исследовать. Его речь практически отсутствовала, а когда удавалось построить какое-то предложение, речь была невнятной и неорганизованной. Он умел повторять простые предложения, но практически не умел писать. И почерк, и орфография, и содержание написанного были крайне несовершенны. Он умел называть предметы, но при этом проявлял смысловую парафазию, то есть заменял слова другими из того же семейства, или персеверацию, то есть снова и снова называл предмет, который видел раньше, когда в действительности показывали другой предмет.
Серхио смог выучить многие слова, которые я давал ему в разных списках, но вскоре слишком многие из них исчезли, и ничто не могло их восстановить. В то же время он был не способен узнавать наложенные предметы и копировать фигуры как простые, так и сложные, копировать позы и жесты. Эта апраксия была
