ромашкой, пришёл её черед смущаться.
— Надеюсь, в замке всё прошло хорошо, — дрожащим от волнения голосом проговорил маг, — а если и нет… Мы обязательно что-нибудь придумаем и вызволим старика Карла. А пока вот… Решил, такой небольшой подарок поднимет тебе настроение. Ты, говорят, любишь такие цветы, да и…
Договорить он не успел. Рия приблизилась и оставила жаркий поцелуй на щеке. Смущённо прошептав «спасибо», она убежала на второй этаж, сжимая в руке подарок.
— Да ты просто дамский угодник, — Дунгар ткнул мага локтем в бок. — Ну, а теперь пора и отдохнуть, благо, заслужили. Клаус, отправь за мальчишками, пусть ноги разминают. Им сегодня предстоит часто бегать в трактир за холодным пивом.
Глава 14
В тот самый миг, когда его величество покинул тронный зал вместе с одним из просителей, а вторую просительницу увели в гостевую залу, карлик-шут остался наедине с парой гвардейцев, охранявших трон.
— Что вы скажете, досточтимые рыцари, если я сей же час вскарабкаюсь на этот жутко неудобный каменный стул? — спросил он, пританцовывая на месте и гримасничая.
— Я переломаю твои кривые ноги, — тут же ответил сир Гильям Фолтрейн ледяным тоном. — А потом засуну этот чёртов колокольчик тебе в задницу.
— Ах, сколько раз я это слышал от вас! — засмеялся карлик. — Ещё немного, и начну бояться поворачиваться к вам спиной.
— Не я же шлёпнул того наёмника, а девушку удостоил только поцелуем в руку, — парировал рыцарь.
— Но как можно иначе, сир Гильям⁈ — всплеснул руками шут. — Прилюдно шлёпнуть девушку благородных кровей, да ещё в тронном зале на глазах его величества⁈ Удивительно слышать подобное от рыцаря. Наверное, за такое поведение вы и получили такой прекрасный шрам. Оскорбили даму, а её поклонник отплатил вам. Или же то была сама дама?
Услышав это, Фолтрейн сначала побледнел, а потом начал багроветь от гнева.
— Захлопни свою грязную пасть… — процедил он сквозь зубы.
Но шут и не думал замолчать. Напротив, нащупав больное место, он вцепился в него мёртвой хваткой.
— Сир Гильям Фолтрейн, славный муж, несдержан был и груб… — нараспев говорил карлик, и его скрипучий голос эхом разносился по тронному залу. — Хоть мог руками вырвать он с корнями старый дуб…
Шут то кружился на одной ноге, то замирал в изящной позе, становясь пародией на древние статуи. Он украдкой поглядывал на Фолтрейна, наслаждаясь его испепеляющим взглядом, а по залу разливался задорный звон колокольчика.
— Но раз случилась с ним беда, и не помог клинок. На деву юную залеееез…
Рука рыцаря легла на рукоять меча. Карлик это заметил и, набрав побольше воздуха в грудь, выпалил на весь тронный зал:
— Но справиться не смог!
С галереи донеслись смущённые девичьи смешки. Задрав голову, карлик успел заметить только как за дверью скрылись две тени.
— Ну всё, сучонок! — взревел Фолтрейн и выдернул меч.
Он успел сделать несколько шагов вниз по ступеням, как вдруг его остановил звонкий голос командующего.
— Сир Гильям! Разве рыцарю королевской гвардии дозволено обнажать в стенах замка меч иначе как для защиты его величества и его семьи?
— Ты слышал, что он сказал, Дэйн⁈ — прорычал Фолтрейн, обернувшись.
— Он ведь шут, — улыбнулся в ответ Кавигер. — В этом его роль при дворе — зубоскалить и шутить. Убийство шута — дурной знак, не говоря уже о том, что король называет его своей правой рукой. Подумай, что ты собираешься сделать.
Гильям Фолтрейн сжал губы так, что они побелели, сжал кулак до хруста, глубоко вздохнул и вернул оружие в ножны, шумно выпустив воздух через нос.
— Интересно, если разрубить тебя на двух уродливых коротышек, — проговорил он, со злобной улыбкой глядя на шута, — они получатся вдвое менее или более уродливыми? Когда-нибудь я это проверю, а пока что благодари сира Дэйна.
Карлик немедленно воспользовался предложением и отвесил низкий поклон:
— Благодарю вас, сир командующий, — проговорил он, — однако в том не было нужды. Уверен, я сумел бы сбежать от сира Гильяма даже на своих коротких ножках.
— Уймись, Тилль, — уже строже сказал Дэйн Кавигер, — его величество велел тебе идти, так ступай. Король скоро вернётся и примет других просителей.
На прощание шут учтиво склонил голову, разведя руки в сторону, и скрылся за дверью под звон колокольчика. Задерживаться в тронном зале надолго Тилль всё равно не собирался, ему предстояло ещё много дел, ведь сир Дэйн был прав лишь отчасти. Кроме зубоскальства и шутовства, карлик строил рожи стражникам, вгонял фрейлин в краску похабными песнями и изводил придворных менестрелей ужасающе фальшивой игрой на лютне и деревянной флейте, которыми на самом деле владел в совершенстве.
И хоть за подобные выходки Тилль нередко выслушивал проклятия и получал подзатыльники, наказать его по-настоящему имел право лишь король, но этой привилегией он не пользовался с того самого дня, когда карлик впервые пересёк врата Чёрного замка.
Случилось это в пору, когда весь Энгатар, от последнего пропойцы до патриарха, от нищего до богача, от карманников до верховного судьи и уважаемых членов городского совета, с удовольствием забывали о правилах и порядках. Город вставал с ног на голову: украшенные гирляндами и фонарями улицы наводняли музыканты и фокусники, жители особняков верхнего города развлекались карнавалами, а из фонтана на храмовой площади било сладкое молодое вино, которое кружками черпали и монастырский настоятель, и распутница из красного дома. Лишь в это чудесное время горожанин, будь он беден или богат, безроден или родовит, мог позабыть о титулах и, надев одну маску, хоть ненадолго сбросить другую, которую человек носит от колыбели до могилы.
Разгул и веселье охватывали страну за неделю до начала зимы и, спустя великое множество представлений и карнавалов, достигал пика в последний день осени, который носил незатейливое название День дурака. Именно тогда происходило главное событие праздника, которое горожане ожидали с нетерпением, обсуждая, споря и делая ставки, кому же в этом году достанется почётное звание Короля дураков.
Полный титул счастливца звучал как «Дураков повелитель и порядков хулитель, господин бесчинств весёлых и глупостей забавных властелин», причём зачитывал этот список сомнительных званий ни кто иной, как верховный судья города, который обычно был вовсе не прочь присоединиться к всеобщему празднеству и относился к возложенной на него ответственности достаточно серьёзно.
В разные годы короли относились к празднованию Дня дурака по-разному. Кто-то не гнушался самолично пуститься в пляс на глазах подданных, а кто-то, как, например, Эйермунд Святой, которому не посчастливилось родиться именно в этот день, и вовсе запрещали все дурачества на городских улицах, а введённый им запрет на выборы Епископа дураков, действовал и поныне.
Эдвальд Одеринг никогда не отличался весёлым нравом, а после потери руки и восшествия на престол его характер, как многие отмечали, год от года становился только хуже. Тем удивительнее было для придворных его желание посетить празднество в честь Дня дурака на второй год правления. Именно там он впервые увидел носатого карлика в резном колпаке, изображавшим корону, и в красной рубахе, правый рукав которой был короче левого. При этом восседал он на деревянном кресле, поразительно похожем на каменный трон Энгаты.
«Король едет! Смотрите! Король!» — этот возглас собравшийся на храмовой площади весёлый и беззаботный люд понял не сразу. Сначала они хохотали, показывая пальцем на карлика, и только потом, увидев, наконец, короля со стражей, ехавших верхом, толпа утихла и расступилась.
Хоть Эдвальд не славился чувством юмора, но дураком не был, и сразу сообразил, что означал короткий рукав. На площади повисла гнетущая тишина. Король Энгаты и король дураков, правитель и жестокая пародия на него глядели друг на друга, пока молчание, к всеобщему удивлению, не нарушил карлик.
— Не пристало мне занимать трон в присутствии его величества! — прокричал он на всю площадь, после чего вскочил и распростёр руки в сторону Эдвальда: — Прошу, ваше величество, садитесь! А чтобы вам было удобнее, я нагрел его, так что теперь он жарче вашего брачного ложа!
Толпа замерла в ужасе. Горожане ещё не особенно хорошо знали привычки и нрав короля, но все до единого были уверены, что за такое оскорбление он сейчас же отдаст приказ схватить карлика. Однако вместо этого, совершенно неожиданно даже для сопровождающей его свиты, Эдвальд Одеринг рассмеялся. Он хохотал в полной
