Это невероятно похоже на ее картины! С ума сойти! Просто с ума сойти! Представьте себе, у нас хранится самая большая коллекция картин Айрис Данлопп Уиткомб. Честно говоря, известность ее не вышла за пределы Онтарио и другие канадские музеи не интересовались ее работами.
– Мы об этом слышали, да. – В кадре меня нет, но я слышу собственный голос. – Если вы не возражаете, мы бы хотели снять на пленку эти картины. А также документы, переданные в музей мистером Уиткомбом. Они ведь в целости и сохранности, не так ли?
– Конечно, в целости и сохранности. В подвале хранится три коробки, набитые бумагами мистера Уиткомба. Правда, в двух из них в основном документы, имеющие отношение к шахте. Догадываюсь, что вам они не слишком интересны.
– Не слишком, да.
Позднее, в больнице, немного придя в себя, я внимательно просмотрела прекрасно сфокусированные кадры, на которых Сафи запечатлела картины миссис Уиткомб, от ранних к поздним, и была поражена их полным несходством между собой. Нет, конечно, некоторую долю родства между ее работами можно было заметить; несомненно, миссис Уиткомб находилась под целым спектром влияний, и ее картины демонстрировали симпатии автора к импрессионизму и даже фовизму. Не чужд ей был и ориенталистский дизайн, напоминавший семейные портреты Марии Кэссет или знаменитые «химеры» Одилона Редона. Она явно питала пристрастие к бледным размытым тонам, об этом свидетельствовали даже этюды, сделанные ею в подростковом возрасте. Создавалось впечатление, что во все краски на своей палитре она добавляла свинцовые белила или китайский желтый. Что касается объектов изображения, она отдавала предпочтение сельским пейзажам; при ближайшем рассмотрении на каждом из них можно было обнаружить крошечные фигурки, притаившиеся повсюду, – облаченных в белое человечков со странно вытянутыми конечностями и причудливо изогнутыми телами. Лица их, как правило, были закрыты – руками, длинными волосами, складками покрывал.
На одном из самых впечатляющих пейзажей, написанном ею в тринадцатилетнем возрасте, было запечатлено кукурузное поле, которое вполне могло бы послужить фоном для «Безымянных 13». Рассмотрев картины пристальнее и сопоставив их с фильмами, я выяснила, что практически все полотна выглядят как кинокадры, запечатленные маслом: болото из «Старика с лягушачьим ртом», пристань на Северном озере из «Весной мы топим зиму», карьер, где выкапываются «Горшки со свечами внутри». Помню, на эту картину я пялилась не меньше минуты, вспоминая кадры фильма: рабочий-экскаваторщик поднимает крышку случайно обнаруженного горшка и видит там часть бескровного человеческого лица с одним-
единственным моргающим глазом. Вслед за этим следовали титры: «Поганые еретики вновь творили свои гнусные дела, насмехаясь над волей божией и скармливая земле своих старейшин». Титры были написаны острым угловатым почерком, не исключено, собственной рукой миссис Уиткомб.
В книге «Дочь королевы змей» предание, легшее в основу этого фильма, занимало не более страницы. «Поблизости от города Риги, еще до прихода Христа, некие поганые еретики до окончании страдной поры приносили в жертву своих соплеменников, как молодых, так и старых, дабы задобрить землю и получить на следующий год щедрый урожай. Они разрезали тела на куски, помещали эти куски в горшки и в каждом горшке зажигали свечу, и каждая из этих свеч означала душу, отданную на съедение Той, Кто Дарует Все; той, кто управляет всеми земными делами. Когда же добрые люди схватили этих мерзких еретиков и спросили, есть ли у них что сказать в свое оправдание, те ответили: „Можем ли мы сделать истинной Матери, родительнице всего сущего, дар лучше, чем женщина, родившая нас, или мужчина, вскормивший нас? Мы должны скормить их разверстой пасти земли и позволить праху земному накрыть их своим покрывалом, гася свет их душ и превращая их в семена, прорастающие во тьме… покуда не будет это мое собственное дитя, конечно, мое любимое, возлюбленное…“
(Столь ужасающие злодеяния творились здесь и там, в разных местах. И лишь когда в те края пришли священники, служители истинного Бога, они, как положено, уничтожили корень зла огнем, мечом и солью, так что он уж более не плодоносил)».
– Что вы можете нам рассказать о миссис Уиткомб? – слышу я собственный голос, обращенный к Тирни. Камера Сафи меж тем перемещается с картины, изображающей карьер, на маленький пейзаж – сад в полном цвету, написанный так ярко и убедительно, что картина кажется окном из осени в весну. – Вам удалось выяснить, откуда она приехала? И почему ее отправили в приют, которым руководила мисс Данлопп?
– Откровенно говоря, все эти обстоятельства покрыты туманом и официальные документы почти ничего не проясняют. Представьте, у нее не имелось даже свидетельства о рождении, так что во время медового месяца ей пришлось совершить путешествие в Европу по паспорту мужа. Но нам удалось обнаружить регистрационную книгу приюта мисс Данлопп. В год, когда туда поступила миссис Уиткомб, в приюте, помимо нее, находилось всего трое детей. Двое из них, мальчики, вскоре были переданы в приемные семьи и стали помощниками местных фермеров. О третьем ребенке, девочке, более не встречается никаких упоминаний. Создается впечатление, что она бесследно исчезла. Если бы девочка умерла, об этом, вне всякого сомнения, имелась бы соответствующая запись – подобные события случались нередко и их требовалось официально фиксировать. Мы предполагаем, что эта девочка и была миссис Уиткомб. Мисс Данлопп дала ей свою фамилию и новое имя – Айрис, уничтожив таким образом всякую связь.
– Но зачем?
– О, дело в том, что та, другая девочка, была в городе довольно известной персоной. Вокруг нее разгорелся громкий скандал. Не из-за того, что она сделала, скорее с ней сделали… Наверное, мисс Данлопп хотела, чтобы все это было поскорей забыто. Хотела дать миссис Уиткомб возможность начать жизнь с чистого листа.
– А как ее звали?
– Гизелла Вробль. Она приехала из окрестностей Гадс Липс, или, возможно, Йор Иар. Между этими городками имелось немало мелких ферм, в основном принадлежавших иммигрантам – анабаптистам-вендам. Ее отец, Хандрий Вробль, вышел из секты анабаптистов после того, как его жена Лиска умерла при родах. Но остальные венды, в основном, уехали после тех событий.
– Каких событий?
Тирни замешкался.
– Я принесу папку, – сказал он наконец.
Заметки Сафи свидетельствуют, что мы попросили копии материалов, которые он нам показал. На эту просьбу, как и на все другие наши просьбы, Тирни ответил согласием; бедняга провел не менее двух часов, делая ксерокопии с документов, хранившихся в той коробке мистера Уиткомба, что не имела отношения к шахте. Мы с Сафи тем временем заселились в тесный номер крохотного отеля, расположенного на той же улице, что и музей. Папка с материалами относительно Гизеллы Вробль
