все внешние звуки?
Мы играем вместе пару Манчестерских сонат Вивальди59. Мой Тонони поет их с восторгом, как будто говоря, что помнит их со времен концертов самого Вивальди. Джулия играет на рояле чисто и тонко. Только сейчас я замечаю, что очень редко, в завершении фразы, ее палец трогает клавишу так мягко, что я не слышу того звука, который она, безусловно, слышит.
Нынешние дни, проведенные вместе, сливаются с совместными вечерами тогда, в том городе, таком ужасающем и таком любимом. Я скоро там буду: сирень в цвету, каштаны в шумящей листве. Странно думать, что ее мать теперь живет там, а сама она — в Лондоне.
«Маджоре» проигрывает струнный квинтет Шуберта без пятого участника: полная репетиция будет, когда мы встретим нашего второго виолончелиста в Вене. Это забавное упражнение, но необходимое; мы часто должны репетировать с воображаемым партнером. Билли сначала подавлен, потом играет партию первой виолончели со своим обычным мастерством. В какой-то момент он нас смешит, мыча один особенно пикантный мотивчик, показывая, что он не обижается.
Австрийский пианист, играющий с нами «Форель», должен был прибыть в Лондон на прошлой неделе с концертом. Предполагалось, что мы устроим «предвенскую» репетицию, но она не состоялась. По какой-то причине его концерт отменили, и он не приехал в Лондон.
Эта поездка в Вену раньше была бы мне непосильной. Я не захотел бы вообще выходить из отеля, но мое воображение вывело бы меня в город: в парки, в кафе, на берега Дуная, на холмы северных районов. Теперь, когда мы снова встретились, я не боюсь боли в той покинутой обители.
В мае, конечно, сирень. И еще эти белые цветы, которые я видел только в Вене, на всех этих деревьях, похожих на акации.
4.16
Звонок в дверь. Я надеваю халат и подхожу к двери.
— Кто там?
Молчание.
Я смотрю в глазок. Джулия стоит в коридоре с таким видом, будто все ее забавляет. Видимо, Роб ее впустил. Достаточно одной ее улыбки.
— Ох, ну и берлога! — восклицает Джулия, входя. — Слишком темно. Подними жалюзи. Я ничего не вижу. И ничего не слышу. Не то чтобы сегодня был хороший день. Майкл, уже начало десятого. Не может быть, чтоб ты только что встал. Мы идем по магазинам.
— Издеваешься? — протестую я. — Мы вчера поздно вернулись из Нориджа. Я должен выспаться.
Но Джулия поднимает жалюзи и не отвечает.
— Теперь лучше, — говорит она.
— Пошли в кровать. Обратно в кровать, — говорю я.
— Не время. И не думай про бритье. Прими душ. Я сварю кофе. Перестань зевать. Наслаждайся моментом.
По-прежнему зевая, я пытаюсь делать то, что она велит. В дýше у меня возникает вопрос, и я кричу:
— С какой стати — по магазинам? — тут же понимая, что ее ответ будет заглушен шумом воды. Потом соображаю, что и ответа не будет. Но с какой стати — по магазинам? Я лучше бы остался с ней дома.
— Потому что твой день рождения через неделю, — говорит Джулия за кофе.
— А, — говорю я, довольный объяснением.
— Так что никуда ты не денешься.
— Да, я уж вижу.
— У тебя ужасно убогие свитера, Майкл.
— Но уже почти апрель. Мне не нужен еще один свитер.
— Тебе нужен легкий летний свитер. Посмотрим, что у тебя есть... Что ты вчера делал? Ты выглядишь уставшим.
— Я был в Норидже с концертом «Камерата Англика» и вернулся только в три утра.
— В три?
— Меня должны были подвезти, но сломался ключ от машины, мы ждали помощи... Но это все неинтересно. Я рад тебя видеть.
— Взаимно.
— Взаимно — это джеймсизм?
— Джеймсизм, говоришь? Вовсе нет!
— Уверен, что да. Ты никогда раньше не говорила «взаимно».
— Ну, может быть, я это подхватила в Штатах... Шевелись, Майкл. У нас не так много времени.
— Ну зачем это? Я хочу лежать в кровати с плюшевым мишкой и детективом.
Джулия смотрит в окно. Моросит дождик. Все небо затянуто облаками, и серые здания обрамляют горизонт. Капли дождя лениво стекают по рамам.
— Типичный венский день, — говорит Джулия. — Мне нравится.
— Куда мы идем?
— В «Харви Николс».
— Это совсем не мое.
— И не мое. Но мы идем именно туда.
— Почему?
— Недавно муж подруги был в свитере оттуда. Мне он понравился, и я хочу купить тебе такой же.
Спустя полчаса мы в подвале в мужской секции, смотрим не только на свитера, но и на галстуки и на рубашки. Продавщица нам улыбается: пара, пришедшая вместе в магазин. На мгновение я расслабляюсь, но потом мне становится беспокойно.
— Мы сейчас встретим кого-нибудь из коллег твоего мужа, — говорю я Джулии.
— Конечно нет, они все сидят на Кэнэри-Уорф, поучают мир, как объединять фармацевтические фирмы. Как тебе вот этот?
— Очень неплохо.
Она прикидывает на меня коричневый свитер и выглядит очень сосредоточенной.
— Нет, не годится. Нет, тебе надо что-то зеленое или голубое. Коричневое, красное, розовое и так далее никогда тебе не шло.
Она вытаскивает нечто темно-зеленое — с воротником поло.
— Я не знаю, — говорю я. — Мне это напоминает ковер в артистической в «Уигмор-холле».
Джулия смеется:
— Да уж. И он не такой уж и летний. Но он мне нравится на ощупь. Это шениль.
— Я тебе верю.
— Ты безнадежен.
— На самом деле мне нехорошо, Джулия, меня немного тошнит.
— Конечно, тебе нехорошо. Ты никогда не любил покупать одежду.
— Нет, Джулия, правда.
Я себя чувствую неуютно, подавленно: яркий свет, куча народу вокруг, жара, яркие цвета, острое чувство, что мы под землей, еще, может быть, то, что я не выспался... Я не знаю, что со мной, но мне надо сесть. Мне кажется, я раздваиваюсь. Это верх близости: мы в магазине вместе, и продавщицы нам улыбаются.
Я сажусь, оперевшись на стену, и закрываю глаза ладонями.
— Майкл, Майкл, что случилось?
На меня надвигается стена. Звуки сливаются: покупатели, говорящие на разных языках, молчание замороженных индеек в морге, гул мотора холодильника для мяса, отчаянное желание бежать от всего, что вокруг...
— Джулия...
— Ты в порядке? — шепчет она.
— Да, да — просто помоги мне встать.
Она ставит сумку на пол, и с помощью Джулии я кое-как держусь, стоя, по-прежнему опираясь на стену.
— Все будет хорошо. Все будет хорошо. Просто надо отсюда выбраться.
— Я позову кого-нибудь нам помочь.
— Нет, нет, давай просто уйдем отсюда.
Мы добираемся до эскалатора, потом до двери.
— Ой, нет — моя сумка, — говорит вдруг Джулия. — Майкл, прислонись здесь. Я вернусь через секунду.
Она появляется через полминуты; сумка при ней. Но я читаю в ее глазах, как я, должно быть, ужасно выгляжу. Пот стекает по лбу. Кто-то из магазина спешит ко мне.
— Все будет хорошо. — Мне удается улыбнуться. — Я надеюсь, на улице моросит. Мне нужен свежий воздух. Мне нужен кофе.
— Наверху есть кафе... — говорит Джулия.
— Нет, пожалуйста, где-нибудь еще.
— Да, мой бедный, конечно. Где-нибудь еще.
Я киваю и прислоняюсь к ней.
— Прости...
— Ш-ш-ш, — говорит Джулия, выводя меня в дождь.
У нее нет свободной руки для зонтика, ее волосы намокают, и дождь покрывает пятнами ее платье.
4.17
Мы сидим наверху в кафе на небольшой улице в ста ярдах от входа. Джулия посадила меня лицом к окну. Мы заказали кофе. Я молча смотрю наружу.
— Со мной давно такого не было, — говорю я.
— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спрашивает она.
— Мне казалось, что все вокруг меня сжимается, — говорю я и наклоняю голову.
Джулия дотягивается до меня, чтобы погладить щеку.
Я молчу несколько минут. Она ждет, пока я приду в себя.
— Поэтому я живу, где живу, — говорю я. — Там, наверху, в моем орлином гнезде. Помнишь, как мне становилось лучше, как только я попадал за город?
— Да, помню.
Но из того, как она это говорит, мне ясно, что она сейчас вспоминает: наше расставание. Это тоже случилось на краю того города. В винной таверне Лиера — кувшин вина на столе под каштанами и усталая горечь. Она ушла вниз по холму одна. Я остался.
— Ты никогда не была со мной на севере — в Рочдейле. Я ведь обещал привезти тебя послушать жаворонков над вересковыми пустошами.
— Да, — сказала Джулия, глядя на свои руки.
Ее тонкие пальцы — на скатерти с пятнами от кетчупа, возле ее пузатой чашки кофе. Как и тогда, у нее нет обручального кольца.
— Я идиот, — говорю я.
— Ну, я могу их увидеть, — говорит она.
— Там не на что глядеть.
— Я не могу поехать с тобой на север, — говорит Джулия.
Она начинает улыбаться.
— Но я поеду с тобой в Вену, — легко добавляет она.
Я смотрю на нее, не понимая.
— Я думала, это у меня проблемы со слухом, — бормочет она.
— Ты шутишь. Этого не может быть. Но это правда?
Минуту назад я был погружен во тьму. Что за безумная перемена?
— Спроси Пирса, — говорит она.
— Пирса?
— Да, и твою
