рассмотрел руку. Узнав царапины, Циндер вонзил пальцы в увечное плечо кзорга.
Рейван проснулся от жгучей боли, но пошевелиться от слабости не смог. Ожесточённый взгляд гегемона говорил ему, что он попался: Циндер всё знает и лёгкой смерти не будет. Рейван оскалился, желая вцепиться в глотку убийце своего отца, даже если это была бы последняя атака в его жизни, но вдруг понял, что всё ещё связан ремнями. Бессилие горячо потекло по жилам вместе с кровью из плеча.
— Откуда на тебе раны от кзоргских шипов, Рейван? — произнёс Циндер.
— Я пытался выжить, — хрипло проговорил кзорг.
Циндер глядел на бьющегося под его рукой Зверя и понимал, что скучал по его оскалу, по звону стали и песне ярости, которую они вместе возносили небу во время боя. И оттого гнев, рождённый мыслью о предательстве Рейвана, горячо обжигал Циндера и заставлял его глубже вонзать в Зверя пальцы, пока тот не потерял сознание от боли.
Отец Сетт испугался гнева гегемона и спрятался за столом с перегонными кубами.
— Владыка, — сказал старый хранитель, — Зверь был при осаде Хёнедана, может, в тесноте боя кто-то из своих его поранил?
— Подними его, слышишь? — развернулся Циндер. — Поставь его на ноги. Он нужен мне!
— Его мать, быть может, спасла бы его. Призвать её?
— Нет. Она вовсе поседеет, если это увидит… — Циндер устало отёр лицо руками. — Призови Владычицу Маррей. Заодно я расскажу ей о смерти её полюбовника. Пусть знает, что бывает с теми, кто отступается от долга!
11-1 Добродетель
Владычица Маррей прибыла в Харон-Сидис, и стражники-кзорги в чёрных чешуйчатых доспехах проводили её к гегемону.
В стылых коридорах крепости, куда не заглядывал свет солнца и не проникало дыхание природы, стоял недвижимый воздух, наполненный запахом плесени и греха. Так казалось Маррей. Её руки, укрытые плащом, холодели при мысли о том, что здесь царило надругательство над Богиней, кощунство, которому покровительствовали набульские правители.
Когда Владычица получила послание из Харон-Сидиса — призыв явиться в крепость для лечения, то не принять его она не могла. Однако привычный страх и отторжение этого чёрного места скрасила радость при мысли, что она, возможно, увидит кзорга-рисса.
Стены и своды зала утопали во тьме, и Маррей приходилось судить о его размерах по далёкому отзвуку своих шагов. Циндер ожидал Владычицу, восседая на каменном троне. Шлем в виде морды зверя, под которым скрывались его уродства, отражал свет горящих факелов на колоннах, и вся фигура гегемона казалась Владычице отлитым бронзовым изваянием.
— Несомненна любовь Великой Матери, — поприветствовал Владычицу Циндер.
— Воистину несомненна, — ответила Маррей. Она предстала перед Циндером колкой, холодной и торжественной, в облачении жрицы. — Чем обязана? Помнится, ты мне запретил сюда являться после…
— После того, как ты забрала у меня мою собственность. Но кое-что изменилось.
Гегемон немного помолчал, а затем неспешно развернул сверток, лежавший у него на коленях. Маррей увидела в руках Циндера завядший кусок плоти Дэрона.
— Вопреки закону ты увела раба-галинорца из этих стен, — сказал он. — А потом ты предала с ним своего мужа. Вот, посмотри: закон теперь восторжествовал.
Циндер хотел бы увидеть на лице Владычицы боль от утраты любовника и уязвимость. Он желал надругаться над Богиней в её обличии за всё, что с ним самим сделалось. И если бы галинорец не предупредил Маррей о поступке Рейвана, то Циндеру удалось бы добиться желаемого.
Владычица лишь усмехнулась в ответ:
— Плакать не буду.
Гегемон стиснул челюсти. Маррей услышала, как воздух вокруг неё зазвенел от его злости. Циндер убрал свёрток и встал.
— Что ж, я был прав на твой счёт. Сейчас ты показала мне истинное лицо нашей Богини, — сказал он, медленно приблизившись. — Вы не способны на любовь, о которой говорите. Самое большее, на что вы способны, — это жалость.
Маррей отвела взгляд, пытаясь не дать Циндеру сломить себя. Он насмехался над верой, и она, принимая его правоту, корила себя: ведь она, жрица Великой Матери, брезговала находиться рядом с ним, с кзоргом, и никогда не смогла бы любить подобного ему.
— Ходят слухи, что ты была в Хёнедане во время осады? — сказал Циндер. Он встал перед ней большой чёрной скалой, но она не видела его глаз под шлемом. — Почему риссы не пленили тебя? Ты встречала кзорга среди риссов?
— Я — Владычица, наместница Богини, и не обязана отчитываться перед тобой.
Циндер вздохнул медленно, словно над ним довлела тысячелетняя тяжесть. Маррей ощутила запах его горелой плоти.
— Однажды все храмы на земле сгорят — когда люди поймут, что вас не за что любить, — проскрежетал он.
— Ты меня для этого вызвал? Чтобы угрожать?
— Нет, не для этого. Но я хочу, чтобы ты не зазнавалась в этих стенах. И не ходила тут, жалея местных обитателей, словно мертвецов, — произнёс он. — Сделай свою работу и уезжай. Сейчас ступай к отцу Сетту, он расскажет, что от тебя требуется.
Циндер кивнул стражнику-кзоргу, чтобы тот проводил Владычицу в процедурный зал.
Маррей следовала за кзоргом по галерее, соединявшей главную башню с внешней крепостной стеной. В галерее располагались смотровые площадки на оба внутренних двора: передний, с главными воротами, и задний, с тренировочным плацем. Маррей невольно бросила взгляд вниз, когда с плаца раздался грохот щитов, сопровождаемый гулким рёвом сражающихся мужчин. «Есть ли Рейван среди них?» — подумала Владычица.
11-2
Маррей нашла отца Сетта за работой. Он согнулся у перегонных кубов и не заметил, как она вошла.
— Здравствуй, Сетт, — проговорила Владычица, и старый хранитель вздрогнул от неожиданности.
— Владычица Маррей! Благодарю тебя, что откликнулась на зов и прибыла так скоро. — Отец Сетт отёр руки о подол рясы и улыбнулся, показав гнилые зубы. — Несомненна любовь Великой Матери, — поклонился он.
— Воистину несомненна.
— Ты похорошела за эти годы, — заметил он, скользнув взглядом по округлившейся груди, выступавшей под жреческим платьем.
— А ты постарел, — ответила она, улыбнувшись старику.
В обществе отца Сетта Маррей чувствовала себя свободно. Именно он открыл
