распахнув на пол-лица удивлённые голубые глазищи.
– Сыно-о-ок! – радостным голосом пропел отец. – А чем это ты здесь занимаешься?
– Ничем, – быстро ответил Павлик и спрятал смычок за спину. Для своих четырех лет он был слишком смышлён, и слишком рано распознал цену показушного папиного "дружелюбия".
– Ничем? – отец широко улыбнулся. Со стороны могло показаться, что сейчас он взъерошит сыну волосы и звонко чмокнет его в макушку, а потом позовёт всех на кухню пить чай с конфетами.
Только Алана и Павлик знали, что этому не бывать.
– Дай сюда! – потребовал отец, протянув руку к инструменту. Павлик не шевельнулся. Алана судорожно прикидывала, как поступить, но в голову ничего не лезло, просто абсолютно ничего.
– Дай мне скрипку! – повторил отец.
Павлик помотал головой. Отец удивлённо приподнял брови. Алана видела, как наливаются кровью его глаза – как у быка перед броском на тореадора.
– Не дашь? – отец подошел вплотную к сыну и навис над ним, будто каменный колосс. Павлик обнял скрипку двумя руками. Смычок валялся на кровати за его спиной, и Алана вдруг подумала, что он действительно не отдаст. Что будет драться из последних сил. Что её добрый и улыбчивый братишка на самом деле гораздо храбрее и бесстрашнее её самой.
И тогда она испугалась. До сих пор отец не трогал Павлика. Мог прикрикнуть на него, будучи в дурном расположении духа, часто ворчал, что сын растёт "девчонкой". Но побоев брату пока избежать удавалось, зачастую благодаря самой Алане, которая собирала на себя все шишки за обоих. Пока. Но далеко ли было до того часа, когда зверь вырвется из клетки, сметая всё на своём пути?
Теперь Алана знала, что этот зверь куда страшнее красноглазого чудовища, которое когда-то они придумали с Лёлькой. В отличие от того, этот зверь был реален, он жил в их отце, и имя ему было – Ярость. Слепая и беспощадная.
– Павлик, отдай! – выдохнула она. Папа поглядел в её сторону, и губы его тронула едва заметная, довольная усмешка. Он отлично воспитал свою дочь – она шарахалась даже от его тени. Теперь настала очень маленького паршивца, который, кажется, забыл, кто в доме хозяин. Как-то он упустил этот момент из поля своего зрения.
– Отдай, Павлик! – повторил отец, буравя сына взглядом. Но посмотрите-ка на него! Мальчишка и не собирался опускать глаз, вцепился в эту чёртову скрипку и пялится на родного отца с неприкрытой ненавистью. Папа даже подумал что, кажется, он недооценил малого. С него ещё мог выйти толк… потом.
А сперва он собирался, как следует вправить ему мозги.
– Отдай! Это последнее предупреждение. Я не шучу!
– Никогда я тебе её не отдам, – ответил мальчик. Пальцы его, сжимавшие корпус скрипки, побелели от натуги. – Ни за что не отдам, можешь хоть убить.
Внезапно отец запрокинул голову и громко захохотал. Это было как-то поперёк обычного сценария. У Аланы даже появилась робкая надежда, что он не тронет Павлика. Или выпустит своего зверя на неё – по привычке.
Тут же она поняла, что ей надо сделать, и подскочила с места. Нужно забрать скрипку у брата. Ей он отдаст. Забрать и пусть отец делает, что хочет – чёрт с ней, со скрипкой. Только не Павлик!
Но она опоздала, "тормознула", как сказал бы Никита. Опоздала на секунду.
Отец схватил мальчика за шиворот с ловкостью змеи. Схватил, и поднял в воздух. Алана вскрикнула, а брат завопил, что есть мочи.
– Отдай мне эту дрянь, гадёныш! – одной рукой отец держал трепыхающегося ребёнка, а второй принялся отбирать у него скрипку. Павлик бился, как мог, даже умудрился укусить "доброго папеньку" за запястье. Но силы были слишком неравны, отец буквально выдрал инструмент из рук мальчика, а его самого швырнул на кровать. Павлик упал на спину, но сразу, же подскочил.
– Ненавижу тебя! – выкрикнул он с глазами, полными слёз. – Ненавижу! Гад, фашист проклятый!
Павлик зарыдал. Отец повернулся к Алане. Выглядел он озадаченным.
– Ты слышала? Он меня ненавидит.
Алану била мелкая дрожь. Хотелось броситься к Павлику, но ноги приросли к полу. Папа почесал в затылке. Глаза у него покраснели, будто он собирался заплакать следом за своим малолетним сыном.
– Он меня ненавидит. Меня – своего родного отца! – жалобно посетовал папа, как бы приглашая дочь разделить с ним его горе. – Вот так, рожаешь их, воспитываешь, по ночам не спишь. Вкалываешь, как треклятый, только чтобы сынок, кровиночка ненаглядная, ни в чём не нуждался!..
Папа повысил голос, да что там, он уже практически орал, упиваясь жалостью к самому себе. Чуть слезу не пустил. Алана с тоской наблюдала за этим цирком, не зная, чего ждать от пьяного родителя дальше. И поделать она ничего не могла, и на помощь никто не придёт. Они с братом полностью во власти съехавшего с катушек чудовища.
– А может, мне выпороть его? – внезапно отец оживился, как будто нащупал удачную идею. – Выдрать как Сидорову козу9, чтобы неделю спал на животе, а? Может, после этого он, наконец, научится любить и уважать отца, подарившего ему жизнь?
– Не надо, папа, – прошептала Алана.
– Не надо? – отец хмыкнул и положил скрипку на стол. – Ты уверена?
Это было какое-то очень странное явление. Впервые в жизни папа советовался с ней, как с равной. Советовался, не выдрать ли ему как следует её брата. А она стояла, вне себя от ужаса, с трясущимся подбородком и ничем, абсолютно ничем не могла помочь Павлику.
– Я вот думаю, что ты не уверена, – отец положил скрипку на стол и начал медленно расстегивать штаны. – Детей нужно учить, иначе они могут свернуть не на ту дорожку. Так?
И тут случилось, казалось бы, вовсе невообразимое – папа ей подмигнул. От этого её охватила такая паника, что стало трудно дышать. Она будто увидела оскал, проступивший из-под улыбки.
Отец вытащил ремень из брюк и встал, раздвинув ноги. Ремень свернул пополам, и с довольным видом похлопывал им по своей левой ладони.
– Иди сюда! – скомандовал он сыну. – Иди по-хорошему! Пойдёшь сам – и тогда, может быть, я закончу быстро.
Павлик, набычившись, смотрел на него со своей кровати. Он больше не плакал.
– Только тронь меня, – угрюмо заявил младший брат. – И я тебя в милицию сдам.
Алана беззвучно ахнула. Такого она от Павлика не ожидала. Лицо отца пошло красными пятнами.
– Т-ты? Ты, сопляк, на родного отца в ментовку стучать собрался?
Павлик сжал в кулаки маленькие пальчики. В отличие от багровеющего отца, он был абсолютно бледен, лишь веснушки на носу светились.
И он не отводил
