ей договорить. Выхватив одной рукой пакет (Алане показалось, что он едва не оторвал ей при этом кисть), другой наотмашь ударил дочь по лицу.
– Так ты ещё и врёшь? Сучка! Братом прикрываться вздумала? Да как у тебя язык повернулся, чёртова кукла!
Алана отлетела в угол, больно ударившись при этом затылком, и медленно сползла по стене на пол. От неожиданности она даже не вскрикнула. Во рту появился солоноватый привкус, а из носа потекло что-то тёплое. Машинально вытерев нос, она увидела на своей руке кровь и уставилась на неё, как на какое-то великое чудо.
– Ещё раз, – грозно сказал отец, тыча в неё указательным пальцем, – ты оставишь брата одного, и я выдерну тебе руки и ноги, и поменяю их местами! А если кто-нибудь скажет мне, что снова видел тебя с твоим тощим хахалем – закопаю обоих!
Алана медленно приходила в себя. Павлик проснулся и начал плакать, но папа и не собирался успокаивать сына. Выпустив пар, он уже расхаживал по кухне, гремел кастрюлями и, как ни в чём не бывало, насвистывал песенку. Кое-как девочка поднялась с пола и побрела в ванную. Смыв кровь, она посмотрела на себя в зеркало. Собственный вид её испугал – верхняя губа распухла, нос тоже, глаза красные, волосы всклокочены. Однако страдать было некогда – младший брат звал всё настойчивей, и Алана помчалась к нему.
******
В последующем рукоприкладство стало для отца обычным делом. Не успела вымыть посуду: "весь день валяла дурака" – получи подзатыльник. Задержалась в школе: "шлялась с мальчишками, как обычно" – на тебе затрещину. Павлик разрисовал фломастером обои в комнате: "опять уставилась в телек и не следила за братом" – оплеуха гарантирована. Со временем Алана научилась распознавать настроение отца по шагам, чтобы лишний раз вообще не попадаться ему на глаза, но повод для взбучки всё равно находился, папа оказался большим мастером придумывать его буквально на ровном месте. Алана смирилась, и почти перестала обижаться на тычки и пинки, молила бога только о том, чтобы отец не трогал братишку.
Однако сердцем она чувствовала, что Павлику не избежать её участи. Пока брат был совсем малышом, у отца хватало вменяемости не применять к нему свои "воспитательные меры". Но Павлик рос, наблюдал за тем, как жестоко обращаются с его любимой сестрой, и всё чаще Алана замечала в его больших голубых глазах какое-то странное выражение. Она могла бы поклясться, что когда-то уже видела нечто подобное – точно так смотрела Лёлька, перед тем, как нанести удар. Но в отличие от своей никогда не виденной сестры, Павлик был скрытен и слишком рано научился держать эмоции в себе. Лишь однажды, когда после очередного нагоняя, полученного из-за какой-то ерунды (просто у папы в тот день было совсем плохое настроение) Алана рыдала, лёжа на своей кровати, брат забрался к ней, обнял за шею и прошептал в самое ухо: "Я его ненавижу".
Алана похолодела. Слышать подобные слова от мальчугана, которому не так давно исполнилось четыре, было дико и страшно. Родители не осознавали, что своим поведением калечат душу ребёнка, а объяснить им это, и тем более как-то с ними бороться, у неё не хватало сил. Что она могла противопоставить взамен их жестокости и равнодушию, кроме своей любви?
Глава 10
И всё же это случилось. Настал момент, когда отец не смог совладать со своей яростью и таки обрушил её на маленького сына. В тот злополучный день с Аланой произошло сразу три события – она лишилась скрипки, едва не сошла с ума, и вместе с тем нежданно-негаданно перед ней открылась совершенно новая дверь.
Четырёхлетний Павлик любил слушать, как сестра играет на скрипке, а с некоторых пор начал просить научить и его "так тоже". Памятуя о том, что сама она была совсем немного старше братишки, когда бабушка впервые отвела её в музыкальную школу, Алана решила, что вполне справится с ролью учительницы для начинающего скрипача.
Они занимались уже несколько недель и, глядя на то, с каким упорством Павлик пытается овладеть непослушным инструментом, Алана невольно преисполнялась чувством гордости за младшего брата. Конечно, несмелые фуги были ещё очень далеки от идеала, но его настойчивость в этом нелёгком деле вызывала и удивление, и восхищение. Мальчик определённо был талантлив и трудолюбив, то есть, обладал самыми необходимыми для любой творческой личности качествами. Жаль только, что ему, как и Алане, вряд ли светила в будущем профессиональная музыкальная карьера. Папа считал, что скрипач – это не профессия (ровно так же, как и пианист, и трубач, и хренов барабанщик).
Впрочем, о своём будущем четырнадцатилетняя Алана пока ещё вплотную не задумывалась, а её брат – и подавно. Октябрь в том году выдался на радость тёплым, и девочка приоткрыла балкон, не особо беспокоясь об ушах соседей, вынужденных битый час выслушивать Павликовы "рулады". А зря. Кто бы мог подумать, что именно в этот день отец придёт с работы гораздо раньше обычного?
На самом деле ушёл он не по собственному желанию. Его выставил прочь начальник, после того как, приняв "на грудь" во время обеденного перерыва, папа за что-то обиделся на коллегу и едва не устроил с ним потасовку прямо посреди столовой, полной людей. Это была официальная версия. Но существовала ещё и неофициальная (папина), согласно которой его начальник – просто гнида, завидовавшая папе лютой завистью и потому находящая любой повод, чтобы придраться. Отец, к слову, работал уже на новом месте – с предыдущей работы его давно "попросили", – но начальник был таким же гадом, как и прежний. Вообще начальники на всех его работах друг от друга практически не отличались – завистливые сукины дети, строящие папе всяческие козни и категорически отказывающиеся терпеть пьянство такого ценного сотрудника. Папа считал, что это карма.
Понятное дело, после такого позора настроение у него было препакостнейшее. А тут ещё и соседка по лестничной клетке случайно подлила масла в огонь, обронив на ходу: "Твои-то скрипачи! И "пилят", и "пилят". И "пилят", и "пилят". Скоро все мозги выпилят, никакого спасу нет от них!"
Обо всём этом Алана и её брат даже не догадывались, проводя за закрытой дверью детской свой маленький импровизированный урок музыки. Папа появился на пороге комнаты так внезапно, что они даже среагировать не успели. Если бы Алана хоть услышала, как он вошёл!..
Но она не слышала, и Павлик не слышал, слишком были увлечены своим занятием. Павлик так и застыл, удерживая скрипку подбородком и
