все еще воет, воет десятками собак и волков, клацает костями, сверкает разноцветными искрами – и Анэ со страхом замечает, что уже к этому привыкла.
А к чему она еще не привыкла, так это к людям.
На очередном повороте Анэ замечает, как играют у дома дети. Желтый дом с маленьким заснеженным двориком. Несколько детей разгребают снег и вытаскивают из сугробов камни.
– Я хотела вам сказать… спасибо вам большое! – звучит рядом звонкий голос, и перед Анэ вырастает молодая девушка. Ненамного старше ее самой.
Следом Анэ замечает ее живот, не такой большой, как был у Тупаарнак – но достаточно, чтобы воспоминания нахлынули сами по себе.
Сглотнув, Анэ бормочет что-то невнятное, лишь бы дать хоть какой-то ответ.
– Это Киллак. – Девушка показывает на своего сына, играющего с камнями. – Он… он чуть не погиб… от существа того серого. Этот монстр его схватил и бросил! Пришлось столько швов накладывать, ногу вправлять… спасибо вам!
Без особого понимания Анэ кивает, все глядя на мальчика. Она тоже когда-то играла с камнями – когда отец отпускал ее к морю, она брала камень и представляла, что это ее новая подруга. Потом втайне от отца забирала в хижину и глубокой ночью, когда он спал, рассказывала камню свои мысли и страхи. Отец, конечно, быстро об этом узнал и кинул этот камень ей в лицо – на лбу, кажется, все еще оставался маленький шрам.
– Мой Киллак, возможно, не выжил бы без вас. Я не знаю… что было бы… после смерти Анингаака. – Девушка прячет лицо в ладони и с силой выдыхает. Затем снова поднимает взгляд на Анэ – взгляд, полный тепла, которое все не перестает ее удивлять. – Я не знаю, когда все это закончится. Но мне намного спокойнее, что рядом вы. И так думаю не только я! Мы все вам так благодарны!
Анэ вымученно улыбается и подходит к мальчику. Увидев ее, он отстраняется и поворачивается к ней спиной.
– Я тоже играла в камни, – говорит она и поднимает самый крупный из них.
Но он больше не оживает в ее мыслях – это просто грубый камень, еще и тяжелый, и очень скоро ей становится больно держать его в руках. Анэ медленно кладет камень на берег и оборачивается к девушке, показывая ей пояс.
– Расскажете, что это за предметы?
Девушка солнечно улыбается и подходит ближе.
– Конечно, – тепло говорит она. – Можно?
Анэ передает ей пояс, и девушка начинает рассказывать о каждом. Тонкими пальцами она перебирает предметы, вертит их в руках. Белые пальцы скользят по темно-коричневому поясу и белым, черным, зеленым, бежевым, желтым предметам. Кажется, что здесь нашлось место всему поселку. Анэ даже не хочет представлять, сколько людей приняли в этом участие, – в груди мерцает чувство, что она всего этого недостойна.
– Неужели они все мне благодарны? – перебивает девушку Анэ.
– Конечно… конечно, Анэ, – тихо отвечает та, продолжая перебирать пояс в руках.
– Анорерсуак. Называйте меня Анорерсуак, – резко и неожиданно для себя самой говорит Анэ.
В имени живет душа человека, и она – шторм. Суровая вода, вечная сила. Имя, которое носила ее мать. Образ матери смешивается в ее голове с камнями, обточенными водой, и черной головой отца в сугробе.
Что, если бы она родилась у этой девушки? Какой была бы ее жизнь?
Анэ тут же мотает головой, понимая, что такие мысли запретны. Она их себе запретила еще в детстве, при первом же таком разговоре с отцом. Анэ понимала, что ее мать умерла, иначе никто не дал бы ей такое имя, – но ничего больше она не разрешила себе знать.
Потому что мысль о человеке, который мог бы о ней заботиться, с детства причиняла нестерпимую боль.
Девушка кивает и отдает ей пояс.
– У вас все хорошо?
Анэ требуется несколько мгновений, чтобы осмыслить этот вопрос – такой простой, но никто никогда ее об этом не спрашивал.
– Да, – тихо отвечает она.
Девушка смотрит на нее настороженно, но ее зовет сын, и она уходит к нему. Анэ провожает ее взглядом – и все стоит и смотрит, как осторожно и нежно мать общается с ребенком, как гладит его по голове, как наблюдает за ним с любовью и восхищением в глазах. Похожее она видела и у своих соседей, когда они выходили из хижин. Когда приводили к отцу своих детей и родителей. Когда отец приходил в их дома, чтобы узнать, чем они разгневали духов.
Теперь Анэ понимает, что каждый раз видела одну и ту же картину, и совсем неважно, находится она в 1800 или 2000 году. Люди любят своих детей. Любят родных. Заботятся о домах, стараясь сделать их яркими и уютными в зимнюю стужу. Даже когда хижины заваливает снегом, а наружу не выйти из-за бесконечной белой бури – даже тогда они остаются людьми.
И эта мысль горчит, бьет прямо в сердце. Анэ накрывает рукой свою грудь, в которой зарождается глухая боль.
Она не хочет быть Анорерсуак, но это имя – все, что у нее остается. И пускай эти люди смотрят на нее с любовью и уважением, пускай и не боятся, как отца или Анингаака, – это теряет значение и вязнет в тяжелом одиночестве. Потому что она никогда не будет одной из них. Об этом кричит шрам на голове. Кричит тело, отдающее пульсациями и громким стуком сердца, – совсем не обычное, не человеческое тело, а лишь источник древней силы, которую Анэ в глубине души боится и которой совсем не хочет обладать. Об этом говорит сырая пещера, куда она неизменно проваливается, стоит ей лишь закрыть глаза.
Отвернувшись от матери и сына, Анэ начинает подниматься по улице, погружая ноги в хрустящий снег. На этот раз ей не страшно возвращаться в багровый дом и вновь сидеть в закрытой комнате. Пусть стены защищают ее от боли, от людей, от плохих воспоминаний. Пусть она сидит, закрыв глаза и двери, и делает вид, что ей просто нужно вернуться в прошлое – и все будет как раньше, так же спокойно и тихо.
Пусть так. Она готова зажать уши. Лишь бы вернуться, лишь бы вновь увидеть отца и стать той самой маленькой Анорерсуак, который не нужно спасать ни себя, ни других.
…И она сидела так долго. В пустоте и тишине. Наблюдая за собственным дыханием, слыша стук сердца. Все слилось в один непрерывный гул.
Когда за окном раздается крик, Анэ даже не шевелится. Крик и шум ветра стали чем-то привычным и одновременно грустным.
