хотел достичь – вот что Анэ непонятно. Вот что она больше всего на свете хочет узнать – и одновременно хочет убежать от этой правды, неприятной, тусклой и липкой, дурно пахнущей и пропитанной ужасным, мерзким предчувствием. Анэ пытается дотянуться до нее, выудить хоть какой-то намек из глубин памяти, но стоит ей только приблизиться к правде, как все тут же меркнет, и ей приходится закрываться руками от того, о чем так хочется и не хочется узнать.
…Когда с громким стуком в комнату заходит Апитсуак, Анэ натягивает на лицо улыбку. Но она, кажется, искренне рада его видеть.
– Мы тут кое-что сделали для тебя, – говорит он.
Анэ поворачивается к нему и видит теплую улыбку.
– Пойдем.
Она встает, разминая затекшие ноги. Апитсуак протягивает ей руку, и Анэ, хватаясь за нее, выходит из дома.
За порогом ее встречают люди. Очень много людей. Черные фигурки посреди холмов и снега. Анэ осматривает каждого – мужчины, женщины, держащие за руки маленьких детей. Они все оглядываются по сторонам и дергают родителей за рукава, но их держат крепко. Люди стоят в два, в три ряда – она их видит, но не может рассмотреть лиц. Взгляд неизбежно падает на одежду, ноги, на шапки детей – куда угодно, только не на лица.
Кто-то выходит вперед. Анэ вглядывается и понимает, что это Уярак. В руках он держит пояс с нацепленными на него предметами. Большинство из них она не узнает – но видит разноцветные ткани, что-то, похожее на детскую игрушку, даже чьи-то волосы.
Анэ медленно переводит взгляд с Апитсуака, стоящего рядом, на Уярака, с одной темной фигуры на другую. Люди смотрят на нее с разными чувствами – кто-то с недоверием, кто-то с улыбкой, кто-то с неожиданным теплом. Она даже не может понять до конца, что именно люди к ней испытывают, что они думают хотя бы отдаленно – но теперь ей хочется верить, что их эмоции искренни.
Анэ сжимает пояс все крепче и крепче. Апитсуак держит за руку сестру – маленькая фигурка, которая крутит головой и переминается с ноги на ногу. Холодная кожа пояса немного бодрит, заставляет Анэ задержаться в этом мире, а не уплыть в воспоминания или в сны о пещере.
В груди зарождается чувство, которое она не может объяснить. Что-то теплое, непривычное. Все тело словно вот-вот воспарит.
Все они ей… благодарны?
– Спасибо, – говорит она, просто потому что надо что-то сказать.
Анэ снова кажется, что отец здесь, он кладет на плечо свою руку, сильную и теплую. Мир вокруг блекнет, лица будто размываются, и она отчетливо видит только Апитсуака – его шрам, его теплую улыбку, его руку, крепко сжимающую ручку сестры.
Анэ мотает головой, сама с собой не соглашаясь в том, что могла сделать что-то хорошее. Она сделала то же самое, что Анингаак, что много раз делал и отец.
Но их боялись.
Анэ задыхается от внезапно нахлынувшей тоски. В голове лишь мысль – она одна. Это чужой мир, и она в нем – ангакок. Вместо того чтобы вернуться к отцу, она спасает людей и борется с духами – то, чего отец никогда не хотел бы для нее.
В груди сжимается тягучий, липкий комок боли. Глотать и дышать становится все тяжелее, в ушах стучит кровь.
«Предательство» – слово, которое вертится на языке. Словно остатки китового жира, плавящиеся в свете лампы. Анэ не знает, почему это слово приходит ей на ум, и совсем не хочет знать.
– Спасибо, Анэ, – говорит Уярак, улыбаясь и словно понимая, как ей неловко.
Развернувшись, он показывает людям на дома, призывая всех разойтись. Вскоре рядом с ней остается лишь Апитсуак. Он подходит к ней поближе, и Анэ вздыхает от облегчения, когда образ отца уходит и его тяжелая рука больше не сжимает ей плечо.
Анэ смотрит на свои руки. Такие тонкие по сравнению с толстым поясом, нагруженным вещами. Она с трудом понимает, что каждая вещь – это ценность, это кусочек чьей-то души. В том числе тех людей, чьи имена она так и не узнала.
– Ты спасла Малу. Они все тебя любят, понимаешь?
Тулугак дергает Апитсуака за рукав и пытается ему что-то сказать, но он отмахивается от нее и поворачивается к Анэ.
– Спасибо тебе. Огромное. Я не знаю, смог бы я сам… с иджираками. Я даже не думал… что все это может быть так.
Значение этих слов не пробирается сквозь пелену, которая окутала ее разум после того, как он произнес «иджирак». Она вспоминает чей-то хриплый голос, призрачные руки и неразборчивые, неясные слова.
Темная пещера. Буря, сильнейшая белая буря, покрытая сотней и тысячей искр.
– Что?.. – бормочет она, приходя в себя.
– Что можно… что можно обладать силой и никому не вредить. Наоборот, спасать.
Анэ долго смотрит на него, прежде чем ответить.
– Я думала, ангакоки и должны спасать людей, – говорит она, сама не веря в собственные слова.
– Когда у людей есть сила, они начинают ей… как бы так сказать… злоупотреблять.
– Что-что?
– Ну… использовать не для хороших дел, а для себя.
Это Анэ слишком хорошо знает. Последнее, чего ей бы хотелось, – это обладать силой.
– Что мне с этим делать? – спрашивает она, прижимая к груди пояс.
– Ритуалы проводить, – тихо отвечает Апитсуак. – Чувствую, тебе этот пояс еще не раз пригодится.
Анэ медленно кивает, ясно представляя, как на Инунек нападают очередные духи, убивая всех жителей. И ей придется вновь прислушиваться к пульсации и отдавать контроль над своим телом неведомой ритуальной силе. Все ради людей?
Нет. Их благодарность и любовь ей не нужны. Она даже не может их осмыслить. Проще закрыться от любых чувств и верить, что совсем скоро все вернется на свои места. И ангакоком она точно не станет – вернется домой и вновь будет помогать отцу, и будет на своем месте, и будет обычной маленькой Анорерсуак. Мысль об этом наполняет чувством безопасности и одновременно нестерпимой тоской.
Но детей она будет защищать. Сделает то, чего не сделал никто из взрослых, – заступится.
Дни в будущем такие длинные и одновременно такие короткие. Анэ не может заставить себя вернуться, даже когда Апитсуак уходит куда-то с сестрой, – проводит много времени у двери, не решаясь повернуть ручку. Любая мысль о закрытой комнате возвращает ее в холодные вечера в снежной хижине – и эти воспоминания покрыты такой пеленой одиночества, такой грустью, что впору сразу же и задохнуться.
Не зная, что еще ей сделать, Анэ начинает идти по улицам. Буря вдалеке
