Какими бы разными ни были люди, как бы они ее ни удивляли и ни разочаровывали снова и снова, по крайней мере, они тоже страдали от сильного ветра и кричали. Этот крик был единственным связующим звеном. Той тонкой, дрожащей нитью, которую она могла провести от себя к этим чужакам.
Но когда звук повторяется – протяжный, в котором едва ли угадывается что-то человеческое, – Анэ встает с кровати и выглядывает в окно.
На улице стоят два человека. Держатся за руки. Их ноги наполовину погребены в толстом слое снега, они стоят недвижимо. Сильный снегопад застилает остальной обзор – Анэ видит лишь очертания ближайших домов и сверкающий белый воздух. Она медленно переводит взгляд вправо – туда, куда смотрят неподвижные люди, – и едва не падает от страха.
Дети с плотно сжатыми синими кулачками стоят напротив двух жителей – мертвые маленькие дети. От них веет холодом даже через стену – таким, что раздирает кожу и пробирает до костей. Анэ нервно сглатывает и хватает себя за плечи в попытке то ли защитить, то ли согреть.
Один из детей медленно поворачивает к ней голову. Анэ вздрагивает и тут же отскакивает от окна, но не может оторвать взгляд от ребенка – маленькая лысая голова повернута в ее сторону, белые глаза молча уставились на нее.
Где-то в коридоре раздаются шаги, громко хлопают двери. Еще несколько ударов сердца – и из дома выскакивает Апитсуак. Ребенок поворачивается к нему – и сразу после этого из-за гор вылетает сова.
Анэ закрывает лицо руками. Ей хочется спрятаться под кровать, но она не может себе этого позволить – не может допустить такую трусость даже там, где ее помощь не нужна. А она точно не нужна.
В голове медленно всплывают воспоминания об ангиаках. Тех самых детях, оставленных умирать. Тех, за кого никто не заступился, – разве может она помешать им отомстить? Анэ вдавливает руки в свое лицо, затем дергает себя за волосы настолько больно, насколько возможно.
За дверью снова шаги. Хлопки. Апитсуак мечется по дому, видимо, собирает предметы для изгнания духов. Анэ втайне хочется, чтобы дети отомстили каждому взрослому, который их покинул, хотя должен был защитить, – но она не двигается, продолжает медленно тянуть на себя целые пряди. Борется с искренним желанием помочь.
…Все заканчивается очень быстро – отступает холод, сочившийся сквозь стены. Отступает дыхание смерти. Анэ уверена, что его почувствовали все в Инунеке, и лениво думает о том, какой страх люди должны сейчас испытывать. Чувствуя, как растекается по телу облегчение и тепло, Анэ отпускает волосы и быстро встает. За окном уже хорошо видны дома, белые улицы и даже синяя полоска моря. Где-то далеко с грохотом откалываются ледяные глыбы.
Лицо Апитсуака истекает кровью. Красное лицо в белом воздухе. Сердце Анэ пропускает один громкий удар – на момент второго она уже выбегает в коридор и оказывается на улице.
Стук. Стук.
Кожу обжигает холодом. Ветер смахивает капюшон, и голова Анэ тут же кажется ей плотной ледяной шапкой. Разрезая руками колючий воздух, она подходит к Апитсуаку, который держится за лицо, – нащупывает его плечи, хватает крепко, пытаясь найти слова.
– Все… хорошо? – Она старается говорить громко, но выходит лишь хрипение.
Апитсуак молча кивает и стирает кровь с лица. На щеках алеют глубокие раны – Анэ тут же узнает в них следы совиных когтей. Он дышит тяжело, но главное, что дышит, – и тело его стоит ровно, и ангиаков больше нигде не видно, только собачьи кости лежат на снегу.
Она поворачивается к паре, которая все еще стоит сзади них. Они застыли, их круглые глаза полны ужаса.
Правильно. Пусть они боятся.
– Вы убили детей, – бросает в них слова Анэ, стараясь говорить самым суровым голосом, но получается неуверенно и тихо.
Люди – мужчина и женщина, закутанные в коричневые меха, – оглядываются друг на друга и расставляют руки так неловко, что Анэ хочется засмеяться.
– Но… мы.
Анэ делает шаг вперед, люди – шаг назад.
– Вы убивали детей. Поэтому они пришли к вам. Отомстить, – твердо говорит она, наконец довольная своим голосом. Каждое слово заставляет их вздрагивать.
Пусть.
– Но… это наша… наша дочь… – со слезами и дрожью в голосе говорит женщина.
Анэ на нее даже не смотрит – в груди закипает смесь обиды и гнева, и кричит, и булькает, и рвется наружу.
Перед глазами только девочка с тремя косичками, протягивающая ей мактак. И ее безжизненно повисшая синяя рука. И довольная ухмылка отца, неизменная в конце каждого ритуала, когда все вокруг его благодарят и приносят угощения – еще не зная, что их ждет.
– Вы убили свою дочь, – холодно говорит Анэ.
Еще немного – и гнев перельется через нее, вырвется и окутает весь мир бесконечным холодом.
– Нет… нет… почему?! – Женщина переходит на визг и закрывает лицо руками. Все ее тело трясется, она оседает на снег и наполовину скрывается в сугробе.
Анэ старается дышать медленно. Сердце отбивает оглушительно громкий ритм. Стук-стук. Женщина плачет, мужчина садится рядом и лихорадочно пытается ее успокоить.
На плечо ложится тяжелая ладонь. Апитсуак разворачивает Анэ к себе одним движением.
– Они никого не убивали. Это обычные люди. Их дочь умерла, и они не успели ей помочь… Они спали и не заметили. Это раньше ангиаки были детьми, которых правда оставили умирать. Сейчас уже непонятно, что происходит. Эти дети возвращаются просто так. И то… это давно уже не дети. Они стали злыми духами.
Женщина за ее спиной плачет все громче. Анэ медленно сосредотачивает взгляд на Апитсуаке – тот уже почти оттер лицо от крови, но она все еще тонкими струйками течет по его щекам. Все плечи в крови. Под ним на снегу – неровное красное озеро.
Анэ делает глубокий вдох.
– Не убивали? – бессмысленно переспрашивает она, пытаясь зацепиться за эту фразу.
Апитсуак кивает. Опускается, набирает в руки побольше снега и протирает им лицо. Кривится, но продолжает, пока оно не очищается, – и в следующее же мгновение кровь снова сочится из ран.
– Тебе надо. – Анэ протягивает руку к его лицу.
– Да, надо к врачу. А тебе надо перестать кидаться на людей.
Анэ отдергивает руку и глубоко вздыхает. Тело пульсирует, сердце бьется, кровь приливает к вискам.
Апитсуак бросает на землю остатки снега и уходит вниз. Анэ смутно представляет, как совы били его по лицу, раздирали и без того раненую щеку, бросая ошметки его кожи в снег. Как он продолжал ритуал, несмотря на острую боль и летающих над ним
