class="v">И шей под вскинутыми топорами.
Все это мучит, но какой же прок
Мне, Тамерлану, им сопротивляться?
И Он, должно быть, вынужден терпеть.
Я – Тамерлан, царящий над закатом
И золотым восходом, но, однако…
Былое
Как все доступно, полагаем мы,
В податливом и непреложном прошлом:
Сократ, который, выпив чашу яда,
Ведет беседу о путях души,
А голубая смерть уже крадется
По стынущим ногам: неумолимый
Клинок, что брошен галлом на весы;
Рим, возложивший строгое ярмо
Гекзаметра на долговечный мрамор
Наречья, в чьих осколках копошимся;
Хенгист со сворой, мерящей веслом
Бестрепетное Северное море,
Чтоб силой и отвагой заложить
Грядущую британскую державу;
Саксонский вождь, который обещает
Семь стоп земли норвежскому вождю
И до захода солнца держит слово
В кровавой схватке; конники пустынь,
Которые топтали прах Востока
И угрожали куполам Руси;
Перс, повествующий о первой ночи
Из тысячи, не ведая о том,
Что зачинает колдовскую книгу,
Которую века – за родом род —
Не отдадут безгласному забвенью;
Усердный Снорри в позабытой Фуле,
Спасающий в неспешной полутьме
Или в ночи, когда не спит лишь память,
Богов и руны северных племен,
Безвестный Шопенгауэр, уже
Провидящий устройство мирозданья;
Уитмен, в жалкой бруклинской газетке,
Где пахнет краскою и табаком,
Пришедший к исполинскому решенью
Стать каждым из живущих на земле
И всех вместить в единственную книгу;
Убийца Авелино Арредондо,
Над Бордой в утреннем Монтевидео
Сдающийся полиции, клянясь,
Что подготовил дело в одиночку;
Солдат, в Нормандии нашедший смерть,
Солдат, нашедший гибель в Галилее.
Но этого всего могло не быть
И, в общем, не было. Мы представляем
Их в нерушимом и едином прошлом,
А все вершится лишь сейчас, в просвете
Меж канувшим и предстоящим, в миг,
Когда клепсидра смаргивает каплю.
И призрачное прошлое – всего лишь
Музей недвижных восковых фигур
И сонм литературных отражений,
Что заблудились в зеркалах времен.
Бренн, Карл Двенадцатый и Эйрик Рыжий
И этот день хранимы не твоим
Воспоминаньем, а своим бессмертьем.
Танки
1
Вверху, на горе,
Сверкающий сад – луна,
Златая луна.
Более драгоценен —
Твой поцелуй в темноте.
2
Голос пичуги,
Что прячется в полутьме,
Уже не слышен.
Ты все ходишь по саду.
Что-то тебя тревожит.
3
Чужая чаша,
Шпага, что была шпагой
В руках другого,
Над улицею луна.
Разве этого мало?
4
В сиянье луны
Тигр золотистый смотрит
На когти свои:
Возможно, что на заре
Ими убит человек.
5
Печальны дожди,
Что омывают мрамор,
Печальна земля,
Печально не быть жизнью
Людей, и сном, и зарей.
6
Погибнуть не смог
Я, как мои прадеды,
В жарком сраженье.
Мне лишь досталось: в ночи
Подсчитывать слоги строк.
Сусана Бомбаль
Высокомерна, высока и вдохновенна,
она проходит вечером по саду
и застывает в свете четкого мгновенья,
что нам дарует этот сад и этот образ
безмолвный. Так ее я вижу
здесь и сейчас, но вижу также
и в древнем полумраке царства Ур,
а также вижу на ступенях храма,
на знаменитых камнях вековых,
покрытых пылью всей планеты,
а вот она разгадывает тайны
магического алфавита звезд далеких
или вдыхает аромат английских роз.
Она везде, где музыка, в легчайшей
лазури, и в гекзаметре Гомера,
и в нашем одиночестве привычном,
и в зеркале струящихся фонтанов,
в мече, во мраморе, где застывает время,
и в безмятежности стены, которой
разделены закаты и сады.
А там, за мифами и масками, душа —
ее душа, что вечно одинока.
Буэнос-Айрес, 3 ноября 1970 г.
Джону Китсу (1795–1821)
С рожденья до безвременной могилы
Ты подчинялся красоте жестокой,
Стерегшей всюду, словно воля рока
И помощь случая. Она сквозила
В туманах Темзы, на полях изданья
Античных мифов, в неизменной раме
Дней с их общедоступными дарами,
В словах, в прохожих, в поцелуях Фанни
Невозвратимых. О недолговечный
Китс, нас оставивший на полуфразе —
В бессонном соловье и стройной вазе
Твое бессмертье, гость наш скоротечный.
Ты был огнем. И в памяти по праву
Не пеплом станешь, а самою славой.
On his blindness[25]
Без звезд, без птицы, что крылом чертила
По синеве, теперь от взгляда скрытой,
Без этих строчек (ключ от алфавита —
В руках других), без камня над могилой
Со скраденною сумерками датой,
Неразличимой для зрачков усталых,
Без прежних роз, без золотых и алых
Безмолвных воинств каждого заката
Живу, но «Тысяча ночей» со мною,
Чьих зорь и хлябей не лишен незрячий,
Со мной Уитмен, имена дарящий
Всему, что обитает под луною,
Забвения невидимые клады
И поздний луч непрошеной отрады.
Поиски
И вот три поколения прошли,
И я ступил в поместье Асеведо
Моих далеких предков. Озираясь,
Я их следы искал в старинном доме,
Беленом и квадратном, в холодке
Двух галерей его, в растущей тени,
Ложащейся от межевых столбов,
В дошедшей через годы птичьей трели,
В дожде, скопившемся на плоской крыше,
В сгущающемся сумраке зеркал —
Хоть в чем-то, им тогда принадлежавшем,
А нынче – недогадливому мне.
Я видел прутья кованой ограды,
Сдержавшей натиск одичалых
