казалось, что в комнате с ней другая девочка – та, которой Гай Лэси сказал, что она похожа на русалку со своими длинными черными волосам и манящими глазами. Сказал ли он именно так? Она не запомнила, потому что все происходило как в тумане. И когда они плясали на воде, вверх-вниз, тумана стало в три раза больше, но и восторга – тоже. Она всмотрелась в большие темные глаза девушки в зеркале, стараясь разгадать их тайну. Она часто слышала, как восхищались глазами матери, называя их яркими, веселыми. Она замечала золотые искры в их карей глубине и как они могли меняться вместе с настроением. Но ее собственные глаза были всегда одинаковыми: суровыми, будто глаза грустной испанки, как однажды заметила Аделина.
С отражения ее внимание переключилось на согбенный силуэт ее голубя, который провел целый день в клетке – оставленный без внимания и совсем один. Раскаиваясь, она открыла дверцу клетки и заговорила с ним.
– Ах, мой милый голубок! Маленький, любимый… мой голубок.
Раньше она никогда не говорила ему нежностей. Сегодня же они легко слетали с ее губ. Сегодня вообще все было по-другому. Она говорила и говорила ему слова любви. Но он пока не забыл, что его бросили. Хоть он и высунул голову из-под крыла, но прошло некоторое время, прежде чем он решил встряхнуться, спрыгнуть с насеста и перебраться к ней на плечо. Здесь он снова встряхнулся, и из глубины его лощеного горла вырвалось восторженное воркование. Его тельце совершало нежные волнообразные движения.
– Маленький, любимый… мой голубок, – шептала Августа. – У моего любимого глаза голубиные. – Длинный день утомил ее, она опустилась на пол и осталась сидеть.
Залетевшие в комнату три листа дикого винограда слегка подрагивали на полу. Августу охватило странное ощущение счастья. Но ее покой нарушил звук чьих-то рыданий, доносившийся из соседней комнаты. Конечно, это был Эрнест.
Комнату мальчиков освещал тусклый свет луны. Он падал на кровать, где вырисовывалась жалкая фигурка сжавшегося в комочек Эрнеста.
Она вошла в комнату и села на край его постели. Он протянул руку и пошарил в темноте.
– Гасси, это ты? – прошептал он.
– Да, – тихо ответила она. – Я услышала, что ты плачешь. Есть хочешь?
– Есть? Нет. – Он задыхался от рыданий. – Есть я совсем не хочу, но… ах, Гасси, я совершил плохой поступок.
Она оттянула простыню и взглянула на его заплаканное лицо.
– Какой поступок, Эрнест? Расскажи Гасси.
– Здесь твой голубь? – спросил он.
– Да. Он много часов провел один. А теперь очень рад, что я вернулась.
Голубь ворковал, издавая горловые звуки.
Эрнест легко отвлекался, даже от настоящей трагедии. Сначала он сел на постели, потом встал на коленки и начал гладить голубя.
– Какой он милый! Уверен, что он знает и любит меня больше, чем Николаса. Гасси, правда, он меня любит?
– Расскажи, что ты натворил, – сказала она.
– А ты не расскажешь папе?
– Разве я когда-нибудь разглашала секреты?
– Нет. Но этот самый страшный из них.
– Дело касается золотой ручки?
Он бросился на кровать и натянул одеяло на голову.
– Как ты догадалась? – раздался приглушенный голос.
– Видела, как ты скрылся в зарослях. А потом вышел.
– Гасси, я просто ничего не мог с собой поделать.
– Где ты спрятал ручку?
– О, она в надежном месте.
В тусклом свете луны его лицо можно было принять за девчачье: розовое и нежное, с незабудковыми голубыми глазами и всклокоченными светлыми волосами, но рот – капризный и изысканно надменный – точно принадлежал мальчику.
– А ты понимаешь, Эрнест, что это воровство? – спросила она.
Он заполз под одеяло.
– Но, Гасси, вообще-то, ручка моя, – сказал он.
– Тогда почему ты плачешь?
Ответить он не мог.
– Мама, Николас и я вернули свои подарки: жемчужное ожерелье, часы с цепочкой и кольцо. Они уже не были нашими. И ручка уже не твоя. Взять ее значило украсть.
– Знаю… знаю, – застонал он.
– В Англии, не так уж много лет назад, – сказала она, – более чем за сотню преступлений можно было повесить человека…
– Даже мальчика? – осекся он.
– Да, даже мальчика. Мальчика можно было повесить за кражу овцы, а золотая ручка стоит дороже, чем овца.
– Так ты говоришь, за сотню преступлений? – произнес он дрожащим голосом.
– Больше сотни. Мистер Мадиган так сказал.
Эрнест пытался затеряться в одеяле. Гасси едва слышала, что он говорил.
– Тогда, – продолжал он, – меня можно было бы вешать каждый день. Ах, Гасси, скажи, что мне делать!
Она потрепала его по спине.
– Мы должны найти выход, – утешительно сказала она.
Из-за простыни появилось его покрасневшее личико.
– Только папе не говори, – умолял он. – Не хочу, чтобы мне устроили порку.
– Зачем ты все это затеял сегодня вечером? – спросила она.
– Мне было так одиноко, а теперь я так проголодался.
– Ляг лицом вниз и вдави в живот кулаки. Это поможет.
Он так и сделал.
– По-моему, от этого еще больше хочется есть, – сказал он.
– Послушай, – сказала Августа. – Оставайся здесь и не шуми, а я пойду на кухню и принесу тебе что-нибудь.
– Не оставляй меня одного! – всхлипнул Эрнест. Он пытался казаться младше своих лет.
– Тогда пошли, – уступила она.
Эрнест с удивительной легкостью соскочил с кровати.
– Полагаю, тебе известно, – сказала Гасси, – что я не должна этого делать. Это нарушение правил, понимаешь?
– А что, если бы утром ты обнаружила, что я умер с голоду?
– Нельзя умереть, не поев один раз. С тобой такое не впервые.
– Но такие угрызения совести у меня впервые. Гасси, а совесть где, в животе?
– Тебе лишь бы поговорить, – устало сказала сестра. – Надо поскорее с этим покончить, так что пошли, и ни звука. – Она посадила голубя в клетку.
Из-за неожиданного перехода от страха и одиночества к безопасности и комфорту в компании Гасси Эрнеста охватило не только радостное чувство, но и приятное ожидание приключения. Он еще никогда в это время не спускался в подвал. Он крепко держался за руку Августы, пока они шли, стараясь не дышать. В гостиной Филипп читал еженедельную газету. Они даже слышали шелест переворачиваемых страниц. Неро, который был рядом с хозяином, подошел к двери, посмотрел на них и заскулил.
– Иди сюда, дружище. – Филипп говорил, не вынимая трубки изо рта.
Дети бесшумно прокрались по коридору, мимо двери в спальню, из-за которой доносилось тихое и не очень мелодичное пение мамы. Она, конечно, не услышит, когда они пройдут мимо. Они спустились в подвал. Здесь было уютно и тепло. Лунный свет падал на свежевымытый кирпичный пол, образуя блестящие прямоугольники, и на висящую на стене медную кухонную утварь, от которой шло золотое сияние. Ковидаки
