длинными черными ногтями и выгнула шею, читая строчки на листе, заправленном в печатную машинку. АНТРАКС категорически отказывается играть по правилам АМЕЛИИ, и она…
— Тут не хватает концовки. С вашего позволения.
Ногти стремительно заклацали по клавишам. Крайне довольная собой, Амелия выдернула лист и протянула его Антраксу.
— «…И она заявляет, что он не заслуживает слов»? Что это значит?
— Ты не заслуживаешь слов, — прогудела в трубу Амелия.
И без того пятнистое лицо Антракса потемнело. Было несложно представить себе его подлинный цвет. Он упал на колени, руками пытаясь разжать себе челюсть, а в том месте, где он стоял, осталась черная тень. Тень покачивалась, будто старалась найти опору, колени ее надломились и выгнулись назад — тогда тень широко расставила ноги и замерла.
— А вот теперь мы будем работать вместе, — сказала Амелия, — чтобы сделать мир лучше. Даже два мира.
И тень соединилась с ней.
* * *
— Мира! Мирка-а!
Он покачнулся от толчка в плечо, но не открыл глаз. Только слышал, что Алиса и Василий продолжают пить чай, — они выдули уже два литра, не меньше. Должно быть, какой-то побочный эффект после выхода из Чертолья.
— Не смей так делать! — не сдавалась Этери. — Ты не сказал, не позвонил, не пришел за советом. Посмотри на меня!
Он посмотрел и сразу отвернулся. Фраппе высунулась из норы и отправилась полоскать в тазу носовой платок.
Амелия, которая сидела за столом напротив, прикрыла ладонью лицо, тщательно разглядывая что-то за окном.
— Мира! — снова воззвала Этери. — Люди вернулись. Ты победил чорта?
— Подменил, — поправил Мирон. Суета Этери его раздражала.
— Кем?
Амелия кашлянула и подлила себе чая.
— Вообще я предпочитаю «чертессу». Это я. И я их отпустила.
— Не кричи, пожалуйста, — поморщился Мирон. — Сядь.
— Тебе нужен подмастерье, срочно, — взъерошила волосы Этери, но подчинилась. — Иначе ты сам убьешься и кого-нибудь еще за собой утащишь.
— Поэтому мне не нужен подмастерье.
Сразу после того, как они перебрались через подоконник обратно в кинозал, Мирон решил, что цвет к Василию и Алисе уже не вернется. Оба монохромных тормозили и отвечали на вопросы с задержкой, но по дороге домой оттаяли, заговорили и попросили чай. Впервые за два часа Алиса отставила чашку и выскочила из-за стола. Сбегала в туалет на третий этаж, вернулась и хлопнула дверью балкона. Мирон взглядом попросил прощения у Этери и вышел тоже.
Алиса сидела с мокрыми глазами, прислонившись к стене. Он устроился рядом.
— Уходи.
Мирон не ушел.
— Мира, я тебя ненавижу, — заговорила она ровно. — Меня там убили. Я умерла не сразу. И я все это помню. Ты выбрался, а я осталась. И вот не надо говорить, что все не по-настоящему. Я попрощалась с мамой и Даней.
— Кто такой Даня?
— Кое-кто, кто дорог мне, он из другой жизни. Я не с тобой, Мир. Я вот это все — не хочу. Мне надо домой, мама волнуется.
— Я сказал, что ты у меня.
— Целую неделю? — Алиса неловко поднялась, запрокинула голову: ветер нагонял тучи, обещали грозу. — Спасибо, конечно. Но теперь мне правда пора.
— Я бы пришел раньше! — вскинулся он. — Но мне нужно было подумать. Я ведь пытался тогда, там — не получилось. Все дело в печатной машинке: нужно было ее использовать…
— Даже мысленно не возвращай меня туда. Прощай. Я вызову такси.
— Подожди. — Он свесился вниз, высматривая микроавтобус Этери; тот чернел под фонарем. — Вас отвезут.
Сквозь стекло балконной двери он видел, как Алиса и Василий уходят, как Этери прощается с Амелией и Амелия гасит в кухне свет. Микроавтобус подъехал к дверям, дождался пассажиров и отчалил. Светофор на перекрестке заморгал желтым, по карнизу стукнули первые капли.
— Посидим где-нибудь?
Амелия кивнула. Глядя ей вслед, Мирон заметил:
— Колени!
— А. — Она посмотрела на свои обтянутые черным латексом ноги и исправилась. — Извини. Так правда удобней. Устойчивее, что ли. И представляешь, зрение исправилось…
Было странно идти с ней рядом, чувствовать ее руку на локте и осознавать, что вот он, тот самый чорт, от которого Мирон бегал последние четыре года. Поначалу ему хотелось, чтобы Этери и остальные оценили красоту задумки и исполнения, а сейчас, когда они медленно шли к Чистопрудному бульвару, вдруг стало безразлично и пусто. Он сделал все это сам. Сам вспомнил о химкинских немых и позвонил Андрею. Создал хозяйке квартиры из дома напротив нестерпимое желание со дня на день укатить в Тай и сдать жилплощадь по дешевке, а когда Амелия заняла свое место в плане — въехала со всеми вещами, — подкинул ей живодера, который подвернулся в новостной ленте буквально утром того же дня. Хотел посмотреть, как она сработает, — мужик, скорее всего, даже не понял, зачем прикатил в центр из своего СНТ. Амелия сработала, сделала то, что умеет. Кажется, Мирон произнес это вслух.
— Амелия-то сработала, — повторила она, — а тебя, похоже, девушка бросила.
— Мы не встречались. Но близко дружили. От этого еще хуже.
— Сочувствую… — Амелия кивнула на окна бара «Широкую на широкую». — По настойке?..
Несмотря на позднее время, бар гудел.
— Только никаких откушенных языков, — пробормотал Мирон, высматривая свободное место. — Не в мою смену, пожалуйста.
Сели в самом углу, между низким столиком и книжными полками.
— Языки в прошлом. — Амелия, закинув ногу на ногу, водила ногтем по меню. — Моему маленькому королевству нужны подданные. Да, нам восемь «борщей», пожалуйста.
Спустя три шота, по вкусу точь-в-точь как борщ, Мирон понял, что засыпает, причем почему-то на плече Амелии.
— Ты так похож на юного Гаррета Хедлунда в экранизации Керуака, — шептала она и гладила его по щеке.
— А вы ни на кого не похожи. Я бы вас поцеловал, но внутри вас сидит эта штука.
— Внутри меня сидят пятнадцать лет разницы в возрасте, милый. Давай-ка допьем все это, а потом…
Она замолчала, и Мирон поднял голову: на улице кричали. Дернулся было встать, но Амелия коснулась его руки.
— Останься здесь, отдохни. И заглядывай ко мне в Чертолье, я буду рада. Только футболку не выворачивай. Это мерзко.
Когда она вышла, в баре упало напряжение: стихла музыка, свет стал тусклым, лампы едва заметно загудели, но это, кажется, никого не смутило — люди как сидели, так и продолжили сидеть, разве что ниже склонили головы и замолчали. В сгустившемся воздухе Мирон ощутил, что никому из них не хотелось бы оказаться сейчас снаружи. Он допил последний шот, встряхнулся, прогоняя оцепенение, и подошел к окну: обычно ярко освещенный фонарями и гирляндами, Кривоколенный переулок напоминал теперь Чертолье. Длинный темный силуэт, по-лошадиному сгибая ноги, удалялся; рядом послушно семенил другой, в камуфляжной куртке. Когда они свернули за угол, с земли поднялась девушка и, шатаясь, бросилась прочь.
Свет и звуки мгновенно вернулись. Телефон в кармане Мирона вжикнул:
