Книга Музыка льда. Осколки - Анна Беляева

Вика остановилась в дверном проеме выхода из девичьей раздевалки, наслаждаясь веселой организацией хаоса, в котором все были при деле. Лишь через пару минут она двинулась к рабочему месту, которое ее тоже не ждало сейчас… Или ждало?

На столе стоял большой стакан с кофе из местной кафешки. А ее многострадальный телефон был заботливо поставлен на зарядку от Илюхиного пауэрбанка. Лишних розеток под зарядники им не запланировали при проектировании рабочего места, приходилось иногда выкручиваться.

От противоположного бортика к ней ехал сам Илья, а Миша неспешно отстегивал удочку от одного из юниоров.

— Почему ты меня ждал сегодня? — Вика выразительно смотрит на кофе.

— А я не ждал, — пожимает плечами Ландау, — просто подумал, что ты, наверное, придешь.

— Нам нужно поговорить? — понижает голос и вопросительно глядит на мужчину Домбровская.

Илья утвердительно кивает головой.

— Я буду в кабинете после тренировки, — так же тихо продолжает Виктория, — Макс, центруйся лучше при входе! — тут же переносит свое внимание на лед тренер.

— И какими судьбами сегодня ты с нами в этот утренний час? — неожиданно в рифму удивляется Григорьев.

— Всему виной моя забывчивость, — женщина кивает в сторону телефона.

— Это подсознание, Виктория Робертовна, хитро улыбается ей Григорьев, — оно велит тебе избегать бумажной работы и не тратить свой талант попусту.

— Точно! Именно так я и буду объяснять все свои косяки с бюрократической макулатурой отныне.

Все трое, окончательно развеселившись, расходятся по своим местам и в усиленном составе продолжают утреннюю тренировку.

Один успел упасть, другой — подняться

— Лиль, ты слишком рано уходишь во вращение. Считай. Выезд из флипа. Раз. Два. Три. Четыре. Пять и на счет шесть только начинаешь вращение. Не раньше! — Домбровская сопровождала свои слова активной жестикуляцией, намечая весь цикл связки для девочки. Карие глаза ученицы внимательно следили за тренером, тело так же повторяло контур связки за рукой блондинки набросками движения.

Вокруг текла простая и понятная жизнь утренней тренировки, не предвещавшая никаких иных забот, кроме привычно-спортивных. Спортсмены один за другим проверяли точность прыжков, наработанные уже к началу сезона элементы, подправляли хореографию и компоненты под руководством Ландау.

За спиной у Виктории под звук зубца, стукнувшегося о лед, уходит на прыжок очередной тренирующийся. “Аххх!” — полустон-полувскрик боли разворачивает тренера на 180 градусов. Слишком знаком этот болезненный вздох, и не потому что за 20 с лишним лет тренерской работы она слышала самыми разными голосами вскрики, стоны, вздохи боли, а потому что она знала до мгновения и этот уход на прыжок, и приземление, и голос.

Мила ехала медленно к бортику, уперевшись ладонями в колени. Короткие вдохи и резкие выдохи округляли позвоночник еще больше.

Развернувшись к Лилие Нинидзе, тренер резко отчеканила:

— Выполняй по счету, как я сказала. Еще раз! Я прослежу! — и поехала догонять скрученную дугой Леонову.

Впрочем девушка медленно и несколько неуверенно уже принимала нормальное положение, продолжая осторожно катиться в сторону бортика. Притормаживая за ее плечом Виктория внимательно смотрела на то, как выпрямляется корпус, работают ноги в толчке и лишь после этого задала вопрос:

— Где болит?

— Все нормально, Виктория Робертовна. Показалось, — врет Милка совершенно глупо и неубедительно.

Так неспешно они едут вдоль борта, спортсменка чуть впереди, за ее левым плечом, почти вплотную, тренер, пристально вглядывающаяся в профиль девушки.

— Врешь, — коротко и безапелляционно констатирует Домбровская.

Мила молчит. Лишь едва заметно в улыбке изгибаются алые губы. Неужели в Канаде она в таком же виде приходила на тренировки? Ну, тогда не удивительно, что практика поцелуев набралась столь быстро, чуть насмешливо думает Вика. Все-таки, не о таком знании о своих спортсменах мечтала женщина. Очень необычное ощущение внутри рождает понимание, что ты в деталях в курсе, как целуется человек, которого помнишь маленьким ребенком.

— Разве могу я вам врать? Только молчать и недоговаривать, — очень тихо произносит девушка.

— И о чем ты сейчас мне хочешь промолчать и не договорить? — задает вопрос женщина, имея в виду болезненные ощущения.

Мила с ходу делает поворот и оказывается лицом к лицу с Домбровской. Они почти соприкасаются плечами, продолжая ехать так близко, что любой рассинхрон в движениях того и гляди закончится столкновением. Но они всегда в синхроне. Много лет уже.

— Ни о чем таком, что имело бы значение здесь и сейчас, — продолжает улыбаться девушка, — я в форме, я могу работать дальше.

— Хорошо, Леонова. Тройной флип, тройной тулуп. Вперед! — Виктория продолжает движение вдоль борта, проезжая мимо Григорьева, который объясняет технику постановки ноги для лучшей крутки изучаемого четверного лутца Насте, прикасается к его руке и, переводя взгляд на начинающую разбег Леонову, просит: — Посмотри.

Вдвоем они наблюдают, как Мила с внутреннего ребра идет на флип, делает чисто, потом резко толкается зубцом в тулуп и выезжает с легким покачиванием. Светлые мужские глаза встречаются с болотными женскими. И Михаил коротко кивает:

— Сейчас позвоню Айболиту, пусть придет с волшебным укольчиком.

— Леонова, отдыхать! — резко через весь каток приказывает Домбровская. И направляется к упрямой девчонке, чтоб вытолкать ее со льда, если она попытается воспротивиться.

Но Мила на удивление спокойно и даже, кажется, с облегчением направляется в сторону скамеек за бортиками. Садится на лавку и тяжело опирается локтями на бедра.

— Ложись! — приказывает, приехавшая к ней Домбровская.

И снова покорное согласие, сопровождаемое лишь коротким смешком:

— Виктория Робертовна, вы же верите, что у меня есть хороший ответ на это предложение? Но сейчас я не в той форме.

— Милаха, не борзей, — негромко ворчит Вика из-за борта и тут же отъезжает в сторону

Лилии, начиная отчитывать девочку, еще приближаясь:

— Нинидзе, я же сказала до шести, а не до четырех с половиной? Ты повторила три раза и ни одного не сделала точно по счету! У тебя между какими двумя числами теряются еще полтора, что ты никак их найти не можешь?

Вот так и бегает теперь от опасных поворотов в диалоге. И понимает, что ничего такая беготня не решает, но разговор завести душевных сил нет. А сейчас, кажется, еще и не время.

Любой спорт — это боль и рутина, рутина и боль. И жизнь, которая помещается между этими болью и рутиной называется детством спортсмена, потом юностью, потом молодостью. Если очень повезет, то в ней будет еще и что-то яркое, например, победы. Или люди, с которыми ты сможешь их делить. И еще делить боль.

О чем-то таком думает заслуженный мастер спорта