рану на правом плече Семена. — Не меньше, чем на месяц в глубокий тыл.
Побледневший от потери крови Воробьев терпеливо перенес перевязку, потом виновато проговорил:
— Вот тебе и на... И повоевать не пришлось... Вы уж, ребята, простите меня.
— За что же прощать? — удивился Соснин.
Поздно ночью на разрушенном до основания полустанке эшелон выгрузился. Команды произносились вполголоса. Батальоны ушли в ночь. Полустанок быстро опустел.
Привал устроили рано утром в лесу. Костров не жгли. Закусывали консервами и сухарями, запивали водой из фляжек.
Матросов, взглянув на лес, удивился. Вершины деревьев были срезаны, местами торчали совершенно голые, без единого сучка стволы.
Не задерживаясь в разбитых селениях, торопливо проходя открытые места, маршевые роты километров через двадцать остановились в большом селе с кирпичной церковью на площади.
Матросов с замиранием сердца и с болью в душе присматривался ко всему, что встречал на прифронтовых дорогах: к мальчику, босиком бегавшему по снегу, к голодным людям, выходившим из землянок, к одиноко торчащим на месте деревень печным трубам, к машинам, везущим раненых... Как пострадала земля!
Саша увидел, как седой офицер вышел вперед и громко, чтобы услышали сотни людей, скомандовал:
— Разведчики, два шага вперед!
Потом отбирали артиллеристов, саперов, оружейников, портных. Наконец раздалась долгожданная команда:
— Автоматчики! Два шага вперед!
Эту команду подал высокий черноусый офицер. Матросов сделал два шага и оглянулся — в шеренге стояли все свои ребята. Особенно радостно было то, что и Николай Соснин оказался автоматчиком.
Черноусый офицер назвался лейтенантом Артюховым. Выстроив автоматчиков отдельно, Артюхов сказал им:
— Вы теперь зачислены в первую роту. Наш полк гвардейский, двести пятьдесят четвертый. Наша задача — умножать его славу. Я верю, что не подкачаете. Вопросы есть?
— Нет, все ясно, товарищ лейтенант, — дружно ответили молодые гвардейцы первой роты.
«25 января 1943 года.
На разбитую санитарную машину мы наскочили неожиданно. Она стояла на обочине дороги, — это все, что успел сделать перед смертью военный водитель.
Рядом еще горели деревья. Еще сыпалась земля в воронки от бомб.
Саша кинулся первым. Я вслед за ним. И что же мы увидели? Здоровенный санитар обирал раненых. Суетливо обшаривал их карманы, расстегивал наручные часы, торопливо рассовывал их то в брюки, то в планшет.
Первым очнулся Саша. Он, схватив за левый сапог, рывком стянул санитара из машины. Потом поставил его на ноги, потом ударил, потом еще раз поднял его. И еще раз сбил.
Мародера отвели куда следует. Он, конечно, получит по заслугам. Но, пожалуй, и драться с ним не стоило.
— Ты что взбесился? — спросил я Сашу. — Как увидел его, так и накинулся, я даже оглянуться не успел.
— Мне почудилось, что орудует переодетый Атаман, — сознался Матросов. — У меня такой «ведущий» когда-то был. У того тоже руки длинные».
«26 января 1943 года.
В лесу мы обнаружили беглых людей. Больше старухи да старики с малышами. Все те, кого война подняла с насиженных мест и выгнала в леса.
Одна такая старуха попалась очень разговорчивая. Жаловалась она случайному солдату:
— Сидела вот тут в землянке и увещевала своего внука. Будь честным да добрым, правдивым да воспитанным. А про себя, — продолжала она, — думаю: честного не поймут, а доброго изживут со света... Кому такой нужен!
Я никак не думал, что этот случайный разговор как-то заденет моего друга:
— Вы, тетя, не смейте его переучивать, — строго проговорил он. — Нам потребуется очень много воспитанных мальчишек. Просто на них будет большой спрос».
Если бы можно было во время бурана подняться в воздух, то человек с самолета увидел бы полотно железной дороги, стрелой прорезавшее снежную равнину, и в километре от него небольшое село, приткнувшееся к берегу замерзшей речушки, каких много в «краю болот», на Смоленщине, в Калининской области, на Псковщине... Между тем в суровом словаре войны село называлось просто «Опорным пунктом немецкой обороны», а речушка «Передним краем».
Командиру полка, плечистому, высокому мужчине с крупными чертами лица, подполковнику Гаркуше, естественно, не было необходимости подниматься в воздух, чтобы обозреть свой передний край. Знал он прекрасно и оборону противника. Его в данную минуту беспокоило другое: где и как ударить, чтобы наверняка пробить брешь в системе укреплений противника, а затем опрокинуть и его живую силу, сделать большое дело быстро и с малой кровью. Поэтому он и выдвинулся для наблюдения за противником в кустарник, находившийся в нейтральной полосе.
Командир дивизии, давая согласие на рекогносцировку, шутливо посоветовал подполковнику:
— Не высовывайте свои усы над кустарником. Немецкий снайпер непременно воспользуется ими как мишенью.
Вспомнив это предупреждение, Гаркуша улыбнулся: «Усы, может быть, и не стоит беречь, да головой надо будет дорожить, иначе другому командиру придется руководить наступлением на Тужиловку».
— Бинокль! — потребовал Гаркуша.
Сержант Папазян, его верный ординарец, быстро подал бинокль.
Немало обязанностей нес Папазян; в зависимости от обстоятельств, он был шофером и поваром, связным и штабистом. Сейчас он полз за командиром полка в качестве телохранителя. Он, Папазян, садовник из Еревана, должен был неустанно заботиться о Гаркуше, инженере из Сибири, и, может быть... даже спасать ему жизнь...
Гаркуша энергично выругался: буран мешал разглядеть вражескую оборону. Между порывами ветра наступил короткий перерыв. Тогда над усами, торчащими из кустов, поднялся бинокль.
— Пошли дальше, — сказал Гаркуша, возвращая бинокль ординарцу.
Пригибаясь, они продолжали путь по лощине. Глубокий снег мешал продвигаться, после пяти-шести шагов приходилось делать короткие привалы для передышки. Они обходили передний край только вдвоем, показываться большой группой было небезопасно, так как каждый метр площади был пристрелян противником, и Гаркуша не хотел рисковать жизнью подчиненных.
Папазян шел впереди, прокладывая своими большими валенками путь командиру.
Буран усиливался, горизонт сужался. Все труднее становился путь. Сержант беспрерывно оттирал коченеющие на морозе щеки. Смуглая кожа быстро бледнела на ветру. Подполковник, чуть наклонив голову, следовал за ним. Он поднес часы к глазам. Было двенадцать, а в четыре — совещание с командирами.
— Надо переждать буран, зря расходуем силы, — проговорил он, обернувшись к сержанту.
Папазян напомнил:
— У будки стрелочника начинается участок первой роты.
Поднялись на насыпь железной дороги. Ветер дул настолько сильно, что они вынуждены были спуститься в низину. Но и там невозможно было быстро продвигаться из-за глубокого снега. Пришлось продолжать путь по полотну железной дороги.
Блиндаж был устроен под полотном, и если бы не труба чугунной печки, выступавшая над ним, его никогда бы не найти
