с ним поговорю, — решил я после недолгих колебаний и задал уже начавший становиться дежурным вопрос: — Что на фронтах?
— Добровольческий корпус отодвигают понемногу от столицы, там серьёзные бои идут, а вот на юго-западе хорошее продвижение наметилось, как я понял. И на границе со Средином сейчас жарко, наших и части СЭЗ из Джунгарии в первую очередь именно на то направление перебрасывают, — просветил меня Касатон и снял трубку задребезжавшего телефонного аппарата. — Да, он здесь. Хорошо, передам. Сейчас подойдёт.
— Чего ещё? — насторожился я, поскольку речь определённо шла именно обо мне.
— В оперчасть Бюро зайди. По вчерашнему подрыву вопросы появились.
Я взглянул на часы и едва удержался от крепкого словца. Как же невовремя коллеги прорезались! До процедур всего ничего остаётся, а мне ещё с Северяниным пообщаться нужно!
Зараза!
Вручив Лебеде все подготовленные материалы, я повернулся к Касатону и уточнил:
— Северянин в двадцать третьем?
Тот кивнул, и я нацепил кепку, прихватил портфель и дошёл до кабинета, где проводил собрание своей инициативной группы Костя Северянин. Сагитировать ему удалось полдюжины членов студсовета, но удивило меня даже не это, а присутствие блондиночки-первокурсницы, которую Костя увёл у меня в доме отдыха. Сидела та наособицу, будто бы сама по себе, и на остальных глядела без всякой теплоты. На Северянина — тоже. Или даже — особенно?
И как это понимать?
Но никак это понимать я не стал и попросил:
— Удели минуту времени…
— Если только минуту, — проворчал Костя, вышел в коридор и спросил, притворив за собой дверь: — Чего тебе?
— В курсе ведь, что Панкрат и Слава крепко влипли?
— Допустим.
Я проигнорировал недовольный тон и от задуманного отказываться не стал, сказал:
— За этой парочкой много всего тянется, есть мнение, что пора поднимать вопрос о благонадёжности. Но сейчас много кого из актива военной кафедры в подготовительный центр ОНКОР отправлять будут, можем их в общий список включить.
— Хочешь — включай, — скривился Северянин. — Или думаешь, я тебе за это что-то должен буду? Не выгорит!
— Ну что за мелкобуржуазное мышление? — поморщился я, даже не пытаясь скрыть досады. — Мне от тебя ничего не нужно. Мне нужно, чтобы эта парочка за ум взялась и проблем больше никому не доставляла. И курсы в учебном центре корпуса для них идеальный вариант. Ты пойми, я не прошу товарищей на поруки брать. Просто ставлю в известность, что если они заартачатся и подадут на апелляцию, то впаяют им по всей строгости. Так и передай. Или не передавай, если тебе на них плевать.
— А ты прям такой добренький? Помочь им хочешь, да?
— Я свою работу хорошо сделать хочу, а волокита и бюрократическая тягомотина мне и даром не сдались! — заявил я, уловил сбоку какое-то движение и обернулся.
На удивление бесшумно для своих габаритов приблизившийся к нам Яков Беляк хохотнул и пихнул Северянина в плечо.
— Костя, ты с этим деятелем осторожней! Он Истому и Банщика в нашу секцию записаться убедил!
Мой собеседник недоверчиво склонил голову набок.
— Этих-то тюфяков?!
— Ага! Один уже доклад на тему научного подхода к рукопашному бою готовить взялся, а другой интуитивное направление основать собирается. И это они только раз на занятия сходили. Раз!
Заместитель председателя студсовета потопал дальше, и я спросил Северянина:
— Так ты с ними поговоришь?
— Тебе надо — ты и разговаривай!
Костя скрылся в кабинете, и я не без труда подавил желание распахнуть дверь и отвесить ему леща, а то и пинка.
Взбесил, просто сил никаких нет!
Но волю чувствам я не дал, ругнулся только в сердцах и рванул в Бюро. Беседовать там со мной взялся незнакомый сотрудник, который и внешностью, и повадками весьма походил на Ключника из республиканского комиссариата, пусть и был моложе того лет на пять, а то и больше. Представился опер Михаилом Игоревичем. Вести записи стал Максим Бондарь.
— Какие-то вопросы появились, так понимаю? — взял я инициативу на себя, поскольку опер начинать разговор не спешил, а меня откровенно поджимало время.
Михаил Игоревич кивнул.
— Появились. — И замолчал.
Я вытянул из кармана часы, демонстративно откинул крышку, спросил:
— И какие же?
— Куда-то спешите? — вместо этого поинтересовался опер.
Нестерпимо захотелось послать его на три известных буквы, но совладал с эмоциями и даже не ограничился саркастическим «представьте себе».
— Через двадцать минут у меня начнутся развивающие процедуры, — заявил я вместо этого и добавил: — А сразу после них — дежурство в горбольнице. Дальше пойду на тренировку, и время на общение с вами сегодня найти уже не смогу.
— Даже так? — улыбнулся Михаил Игоревич, доставая портсигар. — Ни минуты свободного времени?
— Вы меня о распорядке дня позвали поговорить?
Опер выдержал театральную паузу, закурил, потом мотнул головой.
— Нет, не об этом.
— Тогда слушаю вас внимательно.
— Вчера вы встречались с комиссаром Хлобом, — пристально глянул на меня Михаил Игоревич. — С какой целью?
Кого другого таким неожиданным переходом к разговору по существу, он бы, наверное, мог сбить с толку, я же лишь пожал плечами.
— На все вопросы компетентных органов я уже ответил. Просто поднимите протоколы. У вас ведь есть к ним доступ?
Опер ничуть не изменился в лице, но взгляд его определённым образом заострился, стал недобрым и колючим. Вопрос я задал наобум, а тут вдруг задумался: неужто и в самом деле оперчасть Бюро от расследования отстранили? Ка-а-ак интересно!
— Не желаете оказать содействие следствию? — чуть подался вперёд Михаил Игоревич.
— Следствию доподлинно известно, с какой целью я встречался с комиссаром, — ударил я в подмеченную брешь и указал на телефонный аппарат. — И следствие может в любой момент времени проверить показания, просто позвонив комиссару.
Собеседник мой жест проигнорировал.
— Мы тут не в бирюльки играем, старшина Линь! — заявил он, добавив в голос металла. — Мы пытаемся установить круг лиц, который был осведомлён о визите комиссара в институт!
— Тогда смело меня вычёркивайте, — усмехнулся я. — Я о нём и понятия не имел.
— И мы должны поверить вам на слово? — прищурился Михаил Игоревич. — Просто взять и поверить?
И вот тут я обратил внимание на то, на что следовало обратить внимание с самого начала. За всё время этого сумбурного разговора Максим
