с именами Аслан, Иса, Магомед и никогда не будет. Я в этом уверен. И дело не в нации, а в культуре. Дело во вкусе к жизни. Мы, русские, стократ свободнее и в плане физическом, и в плане интеллектуальном. Мне не нравится их отношение к женщине, к соседу, к врагу, в конце концов. Я их просто не понимаю и понимать не хочу, это не моё и моим никогда не будет. Даже после того, как мы победим, – мы уйдём. И пусть этот котёл варится дальше, только по общепринятым человеческим законам. Маленький гордый народ уже какой год сидит занозой в заднице моей огромной страны. Теперь эту занозу придётся вырубить топором, чтобы не допустить заражения крови.
Позиции третьего взвода
– Ау, блядь! – дурачился Титов, склонив голову над злосчастным канализационным люком. – Там шприцы на дне валяются и ложка алюминиевая. Видишь, Бригадир? Вот тут мы его и взяли, помнишь? Тяжёлым гад был. Видимо, переборщил с героином, сука. Не умеют на трезвую голову воевать, уроды.
– Может, у него диабет был, – предположил Бригадир, выламывая оконную раму ногой. – Я слышал, что при этом заболевании инсулин вкалывают.
– Это в башке у тебя диабет, – прикрикнул на бойца сержант, – инсулин в пузо вкалывают, а не по венам. Я сказал – героин, значит, героин.
Кладбище фактически было зачищено. Кое-где ещё ухали взрывы гранат. Это пехота обезвреживала растяжки противника, пытаясь обеспечить себе безопасный проход к первым домам частного сектора. В первую очередь солдат интересовала заготовка дров, которых катастрофически не хватало. Передвижение по кладбищу было запрещено командиром роты, но солдат есть солдат, он всегда сам решал, насколько обстановка опасна для жизни. Окопы противника занимать не стали. Такого приказа попусту никто не давал, и слава богу. Сидеть всю ночь в темноте да ещё и на кладбище русского пацана не заставишь даже под угрозой расстрела. Разрушенные после авиационных налётов дома растаскивались пехотой по позициям роты. Всё, что могло гореть, ломалось, вырывалось и сжигалось в печках-буржуйках. В глубь частного сектора заходить не рисковали. Между нашей и соседней ротой более километра незачищенного пространства. Там не удалась зачистка гантамировской милиции. Там многие из них попали в плен.
В ротах появились первые трофеи в виде чёток. Разноцветные красивые камни, сквозь которые продета капроновая нить. Теперь они перебирались грязными пальцами русских солдат. Титов мог целый час играться чётками, сидя на лежанке и скрестив под собой ноги на восточный манер.
– Уходим, Бригадир! – встав с колена, крикнул сержант. – На ночь дров хватит, завтра ещё придём.
Солдаты возвращались на позиции, толкая перед собой детскую коляску, полную досок и обгоревшего штакетника. На руках Бригадира красовались кожаные женские перчатки, пальцы которых он впоследствии обрезал, чем вызвал зависть даже у Титова.
– Мальчики! – окрикнул бойцов женский голос позади. Он был таким неестественным в этом месте, даже искусственным, нереальным. Этот голос остался там, где кипит жизнь, где умирают в основном те, кто прожил целую вечность, а не восемнадцать лет с хвостиком.
Бригадир с перепугу упал на живот прямо посреди дороги, целясь дулом автомата в совершенно противоположную сторону. Сержант молча разжал кулаки, отцепившись от коляски, и обернулся назад. На дороге стояла женщина сорока с лишним лет с десятилитровым пластмассовым ведром. По крайней мере, так показалось Титову. Она стояла на месте, у обочины дороги, и не решалась сделать шаг навстречу. Бригадир немного покраснел, заметив на лице Титова ухмылку по поводу своей молниеносной реакции. Он медленно поднялся и отряхнул колени от налипшего грязного снега.
– Иди спроси, чего ей, – приказал сержант.
– Почему я? – замялся Бригадир.
– Я тебя прикрою. Иди, – тихо сказал Титов, медленно уходя с дороги к обочине.
Руки обхватили автомат, чувствуя деревянное цевьё и холод спускового крючка. Глаза самовольно вцеплялись в проёмы окон и входные ворота домов. Холод пробежал по спине, разгоняя кровь и учащая сердцебиение. Взгляд падал самопроизвольно то на чердак ближайшего дома, то на медленно идущего Бригадира. У Титова уже было такое чувство, он даже помнит его на вкус. Когда-то в далеком детстве он тонул в небольшом пруду, а звать на помощь не позволяла гордость. Впрочем, тогда ему повезло. Ноги сами нащупали спасительное дно. Сержант пригнулся, делая вид, будто завязывает шнурки на ботинках. Колени предательски дрожали, и пальцы рук тоже. Сейчас, как никогда, ему не хватало своего отделения, и он жалел, что так далеко ушёл от позиций взвода.
– Нам солярка нужна, выручайте, ребятки, – жалобно произнесла женщина. – Ещё спички, если можно. Мы в погребе уже полгода сидим.
Ведро солярки. Пожалуйста.
Бригадир растерянно полез по карманам, стыдливо сдёрнув найденные перчатки. Достав размокшие спички, он молча вручил их чеченке, пристально глядя в её глаза. Возникла неловкая пауза, и руки бойца вновь принялись шарить по карманам. Он достал пачку папирос и вложил в её ладонь вслед за спичками.
– Ты бы ей ещё гранату дал, – сказал из-за спины Титов, незаметно подошедший сзади.
– Чего случилось, женщина? – нагло и громко спросил сержант, ясно дав понять, кто в данной ситуации главный и к кому стоит обращаться.
– Солярки, – ещё раз повторила она, переведя взгляд на Титова. – Пищу готовить, стирать. Воду кипятить и пить. А дрова собирать очень опасно. И свет нам нужен. Под землёй сидим, – причитала она.
– Мы не лучше устроились. – сказал сухо Титов. – Где ваш дом?
– На соседней улице, – указала она рукой в сторону.
– Боевики там?
– Не знаю. Давно ушли. За Сунжу, там за мостом.
– И что, не возвращались больше? – продолжал расспрашивать сержант.
– Нет, – ответила чеченка, – что им тут делать? Весь скот зарезан, куры съедены. Там они, – снова указала она рукой, – там, за рекой.
– Ну тогда пойдёмте с нами, – уже с сочувствием сказал ей Серёга, – тут недалеко. Ведро придётся вам самой тащить. Так далеко от позиций нас никто не отпустит. Как вы тут живёте в общем и целом? – шагая с ней рядом, разговорился Титов.
Она взглянула ему в глаза и заревела, прикрыв губы дрожащей ладонью. Бригадир слегка взял её под локоть и тут же отпустил, чувствуя неловкость и стеснение. Солдаты оба замолчали. Шли на позиции, глядя друг на друга и на лицо чеченки. Пошёл мелкий противный дождь.
– Что, опять языка взяли? – крикнул кто-то с усмешкой из пехоты.
– Рты закрыли, – жёстко ответил сержант. – Где Скачков?
– Там, в блиндаже, – ответили Титову.
– Стойте здесь, не бойтесь, я мигом, – проявил инициативу Бригадир и исчез за навесом одеяла на входе в блиндаж.
– От армии-освободительницы – мирному народу Чеченской Республики, – приговаривал Серёга, глядя на то, как Скачков наполняет ведро соляркой, раскрыв двери десанта.
Чеченка всё время тихо говорила о своём горе, которое давно стало общим и коснулось каждого двора в городе. Парни слушали её, вставляя успокоительные фразы, называя мифические даты окончания этой войны. Больше всех фантазировал сержант. Он говорил, что после взятия города приедет президент и начнёт чинить дома, отстраивать школы и больницы. На границе с Грузией пограничники возведут высокую стену, как в Китае, и боевики больше не смогут шастать туда-сюда. Скачков смотрел на Титова тяжёлым взглядом, под которым сержант должен был сообразить, что перегибает палку. Но Серёга продолжал заливать всё больше, развязывая своё солдатское воображение.
– Я тебе, мать, по секрету скажу: вам к Восьмому марту в каждый дом от новой администрации города по корове приведут. Молоко будет, сыр, сметана. Что вы там ещё готовить умеете?
– Как же это? Война ведь идёт, – не верила словам солдата чеченка.
– Я вам говорю, а вы меня не слышите, женщина, – деловито продолжал сержант, – война скоро кончится. По крайней мере здесь, в Грозном. Эй, Бригадир, ну-ка вещмешок свой дай сюда.
Боец неохотно принёс мешок, вытряхнув оттуда свои вещи. Серёга полез в десант машины, доставая банки шпрот, кильки и тушёнки. Всё это он уложил в мешок, придавив сверху двумя буханками
