— Э-э… песня «Сплинов»?
— Бля-я… — тянет он так разочарованно, что мне становится стыдно. — Ты что, ни разу в Дюка на приставке не рубилась? Вообще не выкупаешь этот прикол?
— Я… не играю в компьютерные игры… — понимая, наконец, о чем речь, выдавливаю из себя я.
— Даже так? — чувствую, как его рука, которую он незаметно положил мне на спину, ползёт вниз. — Слышь, ты такая примерная… Чего ты ещё не делаешь? — и прежде, чем я успеваю увернуться, награждаешь меня громким шлепком по заднице, от чего я возмущённо взвизгиваю, а он… Правильно, смеётся — ему, как обычно, нравится меня бесить.
— Я не примерная! Я просто нормально распоряжаюсь своим временем… Чтобы его на все хватало! Некогда мне… в эти игрушки для детей… рубиться, — и снова умолкаю от того, как он смотрит на меня — с насмешкой, но какой-то незлой. Как будто я говорю абсолютные глупости, но его это даже забавляет.
— А это ты рисовал? — вовремя спохватываюсь я, что раз он так болеет за этого гребаного Дюка, то, может, и работа его.
— Что? — отходя от меня, Ромка приближается к каминной полке и перебирает на ней всякий хлам выуживая из него что-то, похожее на шило. — Нет, моё — вот это! — он небрежно подбрасывает шило в руке, и мне даже страшно представить, для чего этот инструмент используется. — А Дюк Нюкем — Маринкин. Она у нас в кореле работает. Такие вещи отрисовывает — ух бля, майка заворачивается! А это — масло, дипломная её. Назло всем, кто пиздит, что настоящий художник не рисует компьютерную графику.
— Это кто такое говорит? — даже не пытаясь узнать, кто такой этот Корел, спрашиваю я. Для меня и так сегодня слишком много новой информации.
— Да вся наша комиссия почти. Старые пердуны.
— Это в академии? — я тоже подхожу к каминной полке и начинаю перебирать помятые полупустые тюбики, испачканные краской тряпочки и карандаши — все они, как один, заточены остро и так красиво, что я удивляюсь этому. При местных вольных порядках такое единодушно идеальное состояние именно карандашей выбивается из общей картины хаоса.
От размышлений меня отвлекает бытовая, но очень досадная мелочь — лёгкий, но все равно малоприятный рыбный душок щекочет нос, как только я наклоняюсь к камину, чтобы полюбоваться на полуистлевшие дрова. Нет, никак у меня не получается представить здесь свою идеальную новогоднюю сказку. И теперь, вместо наслаждения моментом, я стою, нагнувшись и фыркая, как собака, которая взяла след.
— Рома! Что за запах от камина? У вас тут что-то испортилось? Как-то очень странно пахнет…
— А, не парься, — небрежно поигрывая своим шилом говорит Ромка. — Это Орест там жарил рыбий пузырь.
— Что жарил? — вот теперь я точно ослышалась.
— Пузырь рыбий! — громко и отчётливо, как для детсадовцев повторяет он. — Вот этот, который в кишках! Когда очистишь и поджаришь, он становится твёрдым, как стекло! А потом его надо есть! Охеренная штука, скажу тебе! Хочешь попробовать?
— Н…нет… не надо. Спасибо. Я как-нибудь это… Обойдусь.
— А зря, — демонстративно пожимает плечами он. — Ты сама себе обломщица, Женька. Не пробовала, а уже решила, что это не для тебя.
— Некоторые вещи и пробовать не надо, чтобы понять это…
— Не-а. Ни фига. Попробовать, Женьк, надо всё!
И беззаботно засунув руки в карманы, совсем не переживая, что в одной из них — шило, и он может что-то им себе проткнуть, Ромка направляется к выходу из этой релакс-зоны, за которой следует коридор с множеством дверей.
Я иду за ним, понимая, что это не мои добровольцы придут завтра на арт-терапию, это я сама, прямо сейчас прохожу самый странный психологический эксперимент в своей жизни — в доме, где к стенам прибиты табуретки, а в каминах жарят рыбьи пузыри. Чтобы довершить картину моего офигения, проходя мимо одной из дверей, Ромка небрежно толкает ее плечом, объявляя:
— А вот джакузи! Только сегодня можешь ко мне не приставать, там занятно.
— Кем занято?
— Не кем, а чем! У меня там алебастр. Ну, затупил я, не поставил формы раньше. Но ничего, Женьк. Завтра вечером будет свободно, так что не расстраивайся так сильно, — и я уже не пытаюсь на это даже что-то возражать.
Его дверь — следующая, совсем рядом. Теперь понятно, почему он так активно меня в это самое джакузи зазывал, и почему считает его едва ли не своей собственностью. Подозреваю, что и комнату эту он себе отжал, уж слишком выгодно она расположена. Коридор за ней расходится на две части, так что Ромка занял себе место аккурат посреди этажа, ещё и рядом с козырными объектами.
— Ну… типа добро пожаловать! — развернувшись ко мне лицом, плечом он небрежно толкает дверь и делает картинно-приглашающий жест рукой.
Вот же позёр. Еле сдерживаюсь, чтобы не толкнуть его в грудь, так мне хочется, наконец увидеть помещение, где, возможно, завтра пройдёт моя групповая терапия. А возможно и не пройдёт — все зависит от того, что там творится…
В нетерпении переступаю за ним порог, останавливаюсь… И снова потрясено молчу. Мне нравится. Ох, как же мне нравится здесь.
Тут много света — он льётся отовсюду, как будто с самого неба. И только спустя пару секунд понимаю, что это из-за того, что в комнате целых три высоких окна, расположенных одно за другим на стене, противоположной ко входу. Возле последнего из них, прислонённый вплотную к стеклу, стоит большой витраж, и лучи, проходя сквозь него, создают причудливую игру цвета и солнечных зайчиков всех оттенков радуги, отбрасывая блики на пол и на стены
— Офиге-еть… — тяну я, ни капли не переживая, что такое откровенное восхищение подогреет и без того раздутую Ромкину самоуверенность. — Я попала в сказку… А это что такое? — медленно, все ещё оглядываясь, подхожу к большому угловому столу, на котором огромными зажимами закреплена непонятная штуковина — то ли деталь какой-то поделки, то ли часть тела полуготовой фигуры.
— Сама ты поделка! — слышу его возмущённые фырканье, только сейчас понимая, что проговариваю вслух все свои мысли. — Это часть фрактала, вообще-то. Потом будет готово, покажу.
— Фрактала?
— Ага, фрактала. Их как бы дофига вокруг нас, Женьк. Вот я и подумал… Только не говори, что не знаешь, что это такое, — он ловит мой растерянный взгляд и сразу всё понимает, а мне хочется провалиться сквозь землю.
