получить что-то и от Жиске.
Несмотря на то, что предместье Обсерватории было довольно отдаленным, квартира в целом оказалась совсем неплохой. Оба флигеля, расположенные между двором и садом, соединялись застекленной галереей, служившей прихожей. Низкая каменная ограда, на которой стояли вазы с цветами, отделяла двор от сада. Всё владение было обнесено железной решеткой. Адель, еще в доме матери научившаяся обставлять жилище, вслух резюмировала:
- Здесь многое нужно будет сделать, Лакруа. Я полностью довольна только ванной комнатой, остальное нужно подправить.
- Я прошу вас только об одном: будьте благоразумны.
- Благоразумна? О, конечно. Но вы же понимаете, что я должна иметь хотя бы подобие того, что имела у графа де Монтрея.
В тот первый день разговор о тратах на том и закончился. В четверг стены в гостиной обили голубым шелком, галерею затянули веселеньким перкалем в белую и голубую полоску. Бело-розовая спальня, залитая светом, отливала золотом. Возле изголовья кровати Адель устроили драпировку из белого шелка, чтобы скрыть потайную дверь: через нее, пройдя по черной лестнице, можно было попасть прямо в сад. Для гостиной она купила толстый пушистый ковер, софу, этажерку черного дерева и стол-консоль. Только ванная комната, стены которой были отштукатурены под мрамор, ничего не требовала; Адель нравилась и сама ванна, тоже отделанная под мрамор, и то, что свет проникал сюда сквозь высокое и широкое окно с красными матовыми стеклами - проходя сквозь них, солнечные лучи казались розовыми. В целом это была очень уютная и кокетливо обставленная квартира; Адель даже готова была смириться с кварталом, где отныне жила.
В пятницу разразился настоящий скандал. Лакруа, обнаружив в счетах Адель три коврика за сорок франков, цветы на целую сотню и часы на такую же сумму, пришел в ужас. Адель защищалась, как могла, больше всего не желая, чтобы Лакруа думал, что может во всем контролировать ее. Ей были противны эти мелочные разговоры, но она все же пыталась сохранить дружеский тон:
- Чего же вы хотите? Я привыкла к определенному образу жизни, вы, конечно же, знали, что я пришла сюда не из улицы.
- Но, Боже мой, к чему столько цветов?
- У себя дома я полюбила цветы и полагала…
- Вы полагали, вероятно, разорить меня, вот что вы полагали!
Он почти кричал, Адель впервые услышала в его голосе офицерские нотки. Впервые кто-то говорил с ней так. Едва сдерживаясь, она произнесла:
- Если эти бедные цветы, господин Лакруа, вас разорят - как вам будет угодно! Но предупреждаю вас, существует много мужчин, которые охотно заплатят за эти цветы и которые не будут унижать меня мелочными придирками!
В глубине души Лакруа считал, что Адель обходится ему чересчур дорого, и мнения своего не изменил, но намек, брошенный ею, заставил его на миг представить, как целая толпа баронов и герцогов бросает мешки с золотом к ее ногам, а он, Лакруа, остается ни с чем, и в нем взыграло честолюбие. Черт возьми, он сумеет ее удержать. Со временем он обуздает ее, ну а сейчас… сейчас к дьяволу эти цветы!
Он уплатил в целом пятьсот франков, но слова Адель, кроме честолюбия, разбудили в его душе и червь сомнения. Траты были велики. Так не вздумает ли она обманывать его с каким-нибудь хлыщом? Если он платит, девчонка должна хранить ему верность, должна быть всегда к его услугам. Поразмыслив, он нашел, наконец, выход. Адель была крайне удивлена, когда Лакруа, которого она считала прижимистым, вдруг стал настаивать на служанке и даже рекомендовал ей какую-то женщину. Уговоры были похожи на приказы, и она согласилась. Служанка явилась, и по каким-то мелким деталям Адель легко поняла, что эта тупая неряшливая особа приставлена к ней для слежки. Приходилось терпеть это, потому что иного выхода не было.
На этом дело не закончилось. Хотя Адель и стала терпеть присутствие женщины, чьими услугами почти не пользовалась, этого было мало. Однажды, вернувшись довольно поздно из магазина с покупками, она обнаружила в квартире этого противного Лакруа, свидание с которым вовсе не было назначено - в такой час он обычно бывал дома, с женой. Она выразила удивление. Он набросился на нее почти с криком.
- Куда вы ходили? Что это за место, где можно задерживаться допоздна? По балам вы ездите, что ли? Я этого не потерплю! Вы должны быть дома, что у вас могут быть за дела? Пока я оплачиваю вас, вы не должны обслуживать никого, никого, ни-ко-го-о!!
Потрясенная, Адель стояла, не возражая ни слова. Она не чувствовала за собой вины, и поэтому тем обиднее показалась ей такая несправедливость. К тому же, впервые она ясно поняла, что это такое - быть содержанкой. Впервые с ней говорили, как с самой обыкновенной шлюхой. А ведь она еще ничего плохого не сделала, даже не взглянула ни на кого! Ярость закипела в ней; она в сердцах швырнула свертки с покупками на пол:
- Я кажется, не давала согласия сидеть дома!
- Ну да! Ты давала согласие только тратить мои деньги! - Он даже тыкал ей, как шлюхе, и в бешенстве наподдал один из свертков ногой. - Что это? Снова шляпы, будь они прокляты! А то, что я сижу здесь и жду тебя, как последний дурак, жду в то время, когда мне нужно домой - это тебя волнует? Я отнюдь не дурак, черт возьми, я это сумею доказать!
Адель молчала, прикусив губу. Лакруа был ей отвратителен, именно в этот миг она до конца поняла, что терпеть его не может. До сих пор, инстинктивно почувствовав в этом мужчине желание владеть ею, как рабыней, она изо всех сил пыталась - полунамеками, туманными фразами - дать ему понять, что может уйти, что на Лакруа свет клином не сошелся. Она пыталась не стать его собственностью, сохранять известное уважение. Но она не уходила, она все терпела, и он, очевидно, сделал вывод, что положение ее безвыходно. После того, как он это понял, он осмелился на прямой скандал, и Адель почувствовала, что теряет ту часть независимости - пусть даже видимой - которую доселе так оберегала. Она не могла управлять этим мужчиной. Он говорил с ней, размахивая кулаками; она больше всего боялась, что он ударит ее, и не возражала. Но внутри у нее вскипела ярость и зашевелилась ненависть, и, когда губы Адель давали обещание больше не возвращаться так поздно, мысленно она решила, просто поклялась себе, что изменит Лакруа при первом же
