Заскрипев зубами от злости и отчаяния, Исра скомкала незаконченное письмо. Начала новое, но и его скомкала – и еще раз, и еще. Раз десять она принималась писать заново, и скоро пол у нее под ногами был усеян бумажными шариками. Исра представляла себе мамино недовольство, почти слышала ее голос: «Сыта, одета, крыша над головой! Тебе что, жить негде? Да ты судьбу должна благодарить, Исра! У тебя, по крайней мере, есть дом. Никто не придет и не отнимет его у тебя. Жить в Бруклине – в сто раз лучше, чем жить в Палестине».
«Да нет, мама, не лучше», – написала Исра на чистом листочке.
Думаешь ли ты обо мне? Волнуешься, как я там? Вспоминаешь хоть иногда? Или я тебе теперь чужая? Ты же всегда говорила, что девушка после свадьбы принадлежит мужу. Я точно наяву вижу, как ты ласкаешь моих братьев – ведь они твоя радость и гордость, мужчины, которые передадут потомкам родовое имя, которые не уйдут в другую семью.
Я знаю, что ты мне скажешь: как только женщина становится матерью, главной ее заботой становятся дети. Отныне она всю себя должна посвящать им. Так ведь? Но я ужасная мать. Правда. При одном взгляде на дочерей меня переполняет тоска. Иногда они ни на минуту не оставляют меня в покое, мне кажется, я с ними с ума сойду. А потом мне становится стыдно, что я не могу дать им больше. Я думала, девочкам в этой стране рады. Думала, они будут жить лучше меня. Но я ошибалась, мама, и чувство вины гложет меня всякий раз, когда я гляжу им в глаза.
Мама, я здесь совсем одна. Просыпаюсь каждое утро в чужой стране, где у меня ни матери нет, ни сестры, ни брата. Ты знала, что так будет? Знала? Да нет. Откуда тебе было знать. Если бы ты знала, ты бы никогда этого не допустила. Или ты знала, но допустила, невзирая ни на что? Нет, этого просто не может быть. Не может быть…
Две недели спустя, прохладным сентябрьским днем, у Надин начались схватки. Халед и Омар повезли ее в роддом, а Фарида осталась мерить шагами комнаты, сжимая в руке телефон в ожидании новостей. Сперва она хотела ехать с ними, но Омар отговорил. «Не хочу, чтобы Надин лишний раз переживала, – сказал он, стараясь не встречаться взглядом с Исрой. – Особенно если родится девочка». Ничего не ответив, Фарида кинулась к плите ставить чайник. Теперь она расхаживала по зале, бормоча себе под нос, Адам же сидел на диване, рассеянно глядя на жену, его глаз почти не было видно за клубами кальянного дыма. Поняв, что больше она это выносить не в силах, Исра пошла варить кофе.
На кухне она принялась молча молить Бога, чтобы у Надин родилась девочка. И тут же содрогнулась от отвращения к себе. Какое душевное уродство толкнуло ее на такую подлую молитву? Да она просто не хотела быть единственной женщиной в доме, которая никак не может произвести на свет сына. Если у Надин родится мальчик, Исре останется разве что улечься на пол и распластаться ковриком, потому что об нее все только и будут что вытирать ноги.
Зазвонил телефон, и Исра стиснула зубы. Она слышала, как взвизгнула Фарида, а Адам закашлялся дымом.
– Омар, дорогой! – прокричала Фарида в трубку. – Мальчик? Альф мабрук!
Исра не помнила, как шла по коридору, как попала в залу, – просто внезапно оказалась перед Фаридой и Адамом. Дрожа всем телом, она поставила на стол поднос с кофе.
– Альф мабрук, – сказала она и даже вспомнила, что надо улыбнуться. – Поздравляю.
Голос казался чужим. Он принадлежал какой-то более сильной женщине.
Фарида прижимала трубку к уху, ее золотой зуб сверкал. Адам сидел не шелохнувшись. Сделав длинную затяжку, он выпустил изо рта струйку дыма. Исра шагнула к мужу, надеясь, что он что-нибудь скажет, но он только вдыхал и выдыхал дым. Исра давно привыкла, что они почти не разговаривают, научилась сжиматься в комок в его присутствии, чтобы не раздражать его, – навык, оставшийся еще с детства, когда она жила с Якубом. Это всегда срабатывало. Но сейчас сжимайся не сжимайся – ей не удастся укрыться от Адамова гнева. Он старший сын; это он должен был подарить родителям первого внука. Но теперь он опоздал навсегда. А виновата она.
Адам повернулся к Фариде:
– Альф мабрук, мать.
– Спасибо, сын. Иншаллах, и ты нас скоро порадуешь.
Адам улыбнулся, но не ответил. Откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, затянулся дымом. Исра не сводила глаз с длинного лоснящегося кальянного шланга в руках мужа, с блестящего серебристого мундштука, зажатого меж его губами. Когда он выпускал облако дыма, комната затуманивалась и Исра исчезала с глаз долой. Вот бы взять и исчезнуть навсегда…
В эту ночь Адам ворвался в их спальню как шальной. Он тряс головой, что-то бормотал себе под нос, а Исра только думала, какой он худой – вконец отощал. Даже пальцы, казалось, стали длиннее, чем раньше, заострились на концах, а вены на руках то ли разрослись, то ли вздулись. Адам надвинулся на нее, заглянул ей в глаза. У нее возникло странное чувство.
– Что я могу для тебя сделать? – тихо спросила Исра.
Кротость всегда приносила облегчение в подобные дни, когда она чувствовала себя совершенно никчемной. Раз уж она не может родить сына, то хотя бы постарается быть хорошей женой и угождать мужу.
Адам не сводил с нее взгляда. Исра отвернулась. Она знала, что если он посмотрит на нее попристальней, то все, что она таит в душе – страх, злость, жажда бунта, одиночество, растерянность, беспомощность, – вырвется наружу, слезы брызнут из глаз и она в истерике рухнет к его ногам. А Исра себе такого позволить не могла. Одно дело – думать, совсем другое – говорить свои мысли вслух.
– Прости, – прошептала Исра.
Адам все смотрел на нее. Взгляд у него плыл, словно какие-то чары мешали ему сфокусироваться. Он шагнул к ней – она попятилась в угол, стараясь не делать резких движений. Он терпеть не мог, когда она отшатывалась. Интересно, отшатывается ли Надин, когда к ней прикасается Омар. «Но ведь Надин другая», – подумала Исра. В ее жизни любви было в достатке, поэтому она умеет любить и быть любимой.
Адам поднял руку. Коснулся ее лица, словно хотел ее расшевелить. Но она стояла не шелохнувшись. Ждала, закрыв глаза, когда он от нее отстанет и завалится спать. И тут, внезапно, это случилось.
Он ее ударил.
Больше всего Исру ужаснула не сила, с которой Адам хлестнул ее по лицу. Больше всего ужаснул внутренний голос, который велел стоять смирно, – и даже не само смирение, а легкость и естественность, с которой оно к ней пришло.
Дейа
Зима 2008 года– До сих пор не могу поверить, что ты сбежала, – сказала Дейа Саре на следующий день, когда встретилась с ней в книжном. Выйдя из метро на Юнион-сквер, она сняла хиджаб и, запихнув его в рюкзак, ощутила прохладный ветерок в волосах и зимнее солнце на коже. – Бросила привычную жизнь. Эх, жаль, что я не такая смелая, как ты!
– Не такая уж я и смелая, – возразила Сара.
Дейа внимательно посмотрела на сидящую напротив тетю. На Саре была мини-юбка в цветочек, тонкие чулки, высокие черные сапоги и кремовая блузка, подчеркивающая фигуру. Волосы собраны в свободный пучок.
