— Но ты же не хочешь, правда? — обеспокоилась Стелла.
— Конечно, нет!
— Мы просто хотим справедливости, — заявила Нора. — Все эти надписи мелом на тротуарах — де ло хорошее, но меня не покидает ощущение, что мы должны сделать что-то другое. Более серьёзное.
И я прекрасно понимала, о чём она.
— С мелом такая штука: люди просто идут по нему и размазывают, или его смывает первым же дождём — то есть обычно минут через пять после того, как что-то напишешь.
— Точно, — поддержала меня Нора. — Не думаю, чтобы люди серьёзно относились к таким надписям. То есть они по большей части считают, что это глупо или смешно.
— Ну, кое-кто всё-таки воспринимает их всерьёз, — возразила я, вспомнив джентльмена, который решил, что мы молимся. — Но в целом ты, наверное, права.
— Так почему бы не сделать всё как следует? Почему не воспользоваться краской?
Предложи ты мне рассуждать логически, я могла бы привести сколько угодно доводов против краски. Для начала, я прекрасно знала, что разрисовать что-нибудь краской без разрешения противозаконно. С другой стороны, бить окна в правительственных зданиях тоже противозаконно, а женщины в Лондоне всё время так делают.
— В принципе можно, — осторожно начала я. — Определённо вызвало бы переполох.
— Ох, я как-то не уверена, что это удачная мысль, — забеспокоилась Стелла.
— Но, думаю, речь должна идти о государственной собственности. В смысле, это главное.
— Если бы только офис твоего папы был ближе к дому… — мечтательно протянула Нора.
Хорошо, что это не так, с облегчением подумала я, осознав, что готова намалевать что угодно на любом правительственном здании. Но только не на том, где работал папа. Потом мне пришла в голову новая мысль.
— А как насчёт почтового ящика? Вроде того, что на углу Эклс-стрит и Нельсон-стрит? Мимо него много народу ходит.
— Почтового ящика? — не поняла Стелла.
— Ну, это же государственная собственность.
— Отличная идея! — воскликнула Нора.
— Я так не думаю, — нахмурилась Стелла.
— И всё, что нам для этого нужно, — продолжала я, игнорируя нелепые возражения Стеллы, — это немного краски и кисточка. А их найти легко.
— У нас в сарае есть, я точно знаю, — закивала Нора: должно быть, мистер О’Шонесси, который приходит раз в неделю ухаживать за их садом, недавно красил калитку.
— О, пожалуйста, не надо, — с несчастным видом взмолилась Стелла.
— Но когда нам это сделать? — не сдавалась я. — Нельзя же просто заглянуть туда после школы и начать рисовать, как мы это делали с мелом. Мы ведь не хотим, чтобы нас поймали.
— Если нас арестуют, прогремим что надо, — усмехнулась Нора. — Держу пари, это будет во всех газетах.
— Нет, Нора, нет!
Тут я была вынуждена согласиться со Стеллой. Знаю, именно я и втянула в это Нору, но, стоит ей чем-то увлечься, уже не остановишь. Хотя, может, эта её страсть и заставляет меня шевелиться.
— Нас совершенно точно НЕ арестуют, — заявила я. — По крайней мере, я на это надеюсь. Разве нельзя встать пораньше? То есть очень рано, в четыре или пять утра? Вряд ли в такое время кто-то окажется поблизости, особенно полисмен.
— Ну и как нам это сделать? — поинтересовалась Нора. — Будильника у меня нет. И у тебя тоже.
— Нет. Но есть у Гарри — ему как раз в прошлом году на день рождения подарили. Потрясающая штука, даже циферблат в темноте светится. — Уверена, я смогу его приглушить, чтобы не разбудить весь дом. К счастью, Джулия спит достаточно крепко, поэтому тоже ничего не услышит.
— Так и поступим, — кивнула Нора.
— Вот только забрать часы у Гарри будет непросто. Точнее, он обязательно заметит, если они исчезнут. Он ими ужасно гордится, хотя и не пользуется (потому что по утрам папа будит нас стуком в дверь), но всё равно заводит.
— И в ближайшее время он, насколько я понимаю, ни на какие каникулы не уезжает?.. — с надеждой спросила Нора.
— На следующей неделе едет куда-то на регбийный матч. Но вечером вернётся.
— То есть нужно просто дождаться подходящего случая. В смысле, что угодно ведь может случиться.
— Ну да, одной из нас могут подарить будильник, — хмыкнула я. (А что, это вполне возможно.)
— Точно. Так что подождём. Уверена, что-нибудь да подвернётся.
Остаётся только надеяться, что она права. Постараюсь написать поскорее и рассказать, если у нас что-то получится. Хотя, памятуя нашу недавнюю удачливость, это может занять не один месяц.
Пятница, 14 июня 1912 г.
Дорогая Фрэнсис,
прежде чем написать ещё хоть слово, я хочу, чтобы ты поклялась всем самым для тебя дорогим, что никому не позволишь увидеть это письмо. Или даже сожжёшь его, если понадобится. Потому что ты должна быть единственной (кроме меня и Норы), кто знает, что случилось в четверг утром.
Поклялась? Тогда я продолжу. Прошу прощения за все эти шпионские страсти, но они и правда необходимы. Потому что мы всё-таки сделали это! Мы перешли к боевым действиям и наконец-то стали настоящими суфражетками! Причём, как оказалось, не единственными, кто вышел тем утром на улицы (но об этом я расскажу чуть позже).
А пока давай по порядку. Думаю, началось всё с Гарри и его болезни. В понедельник он вышел из дома пораньше, поскольку должен был вместе со своей юниорской командой ехать на поезде в Дандолк, на регбийный матч с какой-то тамошней школой. Наш дядя Пирс, мамин брат, который как раз служит адвокатом в Дандолке, собирался их поддержать, а потом сводить Гарри с Фрэнком пообедать. Но Гарри чуть не остался дома, потому что за завтраком едва прикоснулся к тосту, а это крайне необычно для мальчишки, каждое утро в один присест заглатывающего полбуханки хлеба.
Мама, заметив, как мало он съел, встревожилась:
— Ты что-то бледен, дорогой. Не знаю, стоит ли тебе ехать.
Похоже, Гарри её слова здорово напугали.
— Что ты, я совершенно здоров, просто нервничаю из-за матча, — пробормотал он и, сунув в рот ещё один тост, принялся усердно жевать. Но когда глотал, выглядел так, словно его сейчас стошнит.
— Ладно. Но, если плохо себя почувствуешь, на поле не выходи, — велела мама. Наверное, она просто не хотела затевать с ним спор — очередное доказательство того, насколько избалован Гарри. Меня, например, уложили бы в постель при первых признаках слабости, сколько бы я ни возмущалась! Но мама верит всему, что он скажет.
И чуть позже она об этом пожалела, поскольку вечером, когда мы сели послушать про Питера Фицджеральда, из Дандолка пришла телеграмма. Я с нетерпением ждала Питера, потому что школа в тот день была просто кошмаром. Сперва я наляпала ошибок в латыни, а профессор Бреннан была ко мне так строга, что практически довела до слёз. Потом замечталась на математике (вовсе не о какой-то высокой политике, а всего лишь о мистере Рочестере из «Джейн Эйр» — я её почти дочитала), и профессор Коркоран огорошила меня сложной задачей, решить которую я, разумеется, не смогла. А потом она спросила Нору, но та тоже замечталась и тоже не смогла ответить. В итоге нам обеим пришлось вечером решать дополнительные задачи.
