не поэтический вечер, — напомнил я. — Сейчас по списку пантомима.
— Я с детства люблю пантомиму! — упорствовал Хазин. — Я занимался в студии…
Я вжал Хазина в стену покрепче. Показались девушки с гитарами. К нам приблизилась возмущенная Зинаида Захаровна, она хотела сказать гневное, но Хазин опять вырвался. Я промедлил, Хазин же сгреб Зинаиду Захаровну в охапку и сочно поцеловал в губы.
— Евдокия Пандемониум… — выдохнул Хазин. — Обоссаться…
Зинаида Захаровна влепила Хазину оплеуху. Я сграбастал его за шиворот и с трудом стащил в зал.
Врио и мэр снова что-то обсуждали, на нас они не смотрели. А Алексей Степанович смотрел и улыбался.
— У нас свобода творчества, — разглагольствовал по пути Хазин. — Я хочу выступать…
Зинаида Захаровна поправляла костюм. Блестки на костюме девушек с гитарами вспыхивали искрами.
— Почему пантомима с гитарами?! — возмущался Хазин. — Пантомима вершится в безмолвии…
Хазин сопротивлялся. Ветераны труда и сцены, работники медицины и образования, сельские и городские люди смотрели на нас с неодобрением.
Возле начальственного стола Хазин сумел меня задержать и спросил у полярника:
— Зачем вы съели своих собак?
Полярник отрицательно помотал головой. Зинаида Захаровна постучала в микрофон и как ни в чем не бывало объявила:
— Друзья! Наш вечер продолжается! И у нас снова праздник вокала! Сейчас девушки из ансамбля «Дилижанс» исполнят австралийскую народную песню.
— Я тоже знаю одну австрийскую народную песню! — Хазин попытался схватиться за стол МЧС.
Я схватил Хазина покрепче и усадил на стул возле колонны. Сам сел рядом. За нашим столом никого больше не было, разбежались, нас дождался только Роман.
— Твои стихи — говно, — с мстительным удовольствием сообщил он.
Хазин не ответил, взял бутылку, разлил по рюмкам.
Заиграл ансамбль «Дилижанс».
— Австрийская народная песня… — вздохнул Хазин. — Ансамбль «Декаданс»… Кафка и Гашек сняли монашек…
— А Роберт Музиль в бане бузил, — вставил Роман.
Я поглядел на Романа с уважением. Нет, на трезвую голову я не ценитель дешевых каламбуров, но в пьяном состоянии не каждый умеет. К тому же культура…
— А может, и в грязелечебнице! — пискляво грассируя, добавил Хазин.
Девушки запели. Хорошо, отметил я. Секция гитары и проникновенного пения ансамбля «Дилижанс» оказалась на высоте. Хороший концерт, не ожидал…
Хазин неожиданно заплакал. Странный день, сейчас я начал понимать это особенно остро. Странный день, и я в нем начал немного теряться.
Зачем-то снова посмотрел на дверь.
Полярник удалился, а Кристина стояла у подоконника в фойе. В каком-то дурацком платье. Она не любила платья, я помнил ее в платье один раз, в первую встречу. Я шел ловить тритонов, а она сидела на остановке и ожесточенно причесывала куклу. Мне было восемь, я ненавидел кукол и любил танки, но почему-то остановился. Не знаю, остановился, наверное, из-за злобного выражения лица девчонки. Такая могла любить танки. Я сел рядом. Спросил, как ее зовут, а она сказала, что Кристина. Мне имя показалось необычайно глупым, похожим на крысу, я посмеялся, а она меня ударила в нос. Потом мы пошли вместе ловить тритонов. Я хотел их в трехлитровую банку посадить, а Кристина велела их выпустить. Я выпустил. Мы подружились.
Сейчас она стояла у окна одна. Не знаю, мне вдруг стало Кристину очень жаль. На третьем куплете австралийской народной песни я решил с ней поговорить. Я встал и направился к выходу из зала.
— Витя! — позвал Хазин. — Ты куда уходишь?! Тут самое интересное начинается! Кто может рог его согреть?
— Тебе, Хазик, надо работать над ритмикой, — поучал Роман. — А ты мне про какого-то клопа…
Я вышел в фойе. Но Кристины там уже не было, Федора тоже. Туда-сюда бродили редкие гости и некоторые артисты, на дальнем подоконнике сидела злая Аглая в пуховике. Точно, в пуховике, рядом на подоконнике синел плюшевый дельфин. Мимо прошла Большуха с баяном и палкой колбасы. Сквозь стеклянную дверь я снова увидел Кристину, она стояла на крыльце и курила. Раньше она не курила. Я решил подойти. Лучше, наверное, подойти. Может, ей помощь нужна или поговорить…
— Виктор!
Я обернулся. Аглая.
Говорила с трудом, похоже, выступление на сцене усугубило… ангина, скорее всего. И глаза выпучились.
— Я хотела у вас спросить… Вы что-нибудь сейчас сочиняете?
— Немного, — ответил я. — Мой друг Хазин сочиняет поэму, она называется «Атлас…»… Что-то про «Атлас».
— Нет, не Хазин, а вы. Вы конкретно.
Аглая указала пальцем на меня.
— Я же говорю, Хазин сочиняет.
— Ваш этот Хазин — паршивый поэт, — проскрипела Аглая.
— Спорный вопрос…
— Но поэт, — добавила Аглая. — Паршивый поэт.
И уставилась на меня наглыми глазами. Красное пятно в левом глазу расплылось, с пять копеек стало.
— Намекаешь, что я вроде не писатель? — тупо спросил я.
Мне тут же сделалось стыдно, будто действительно хотел доказать этой сопливой хамке с кривыми зубами, что я писатель.
— Вы — алкоголик, — сказала Аглая. — И пишете говнокниги про разные говногорода.
Я не нашелся, что ответить, и сказал:
— А ты малолетняя дура.
Подбежала Нина Сергеевна.
— Аглая! — зашипела Нина Сергеевна. — У тебя температура! Я тебя убью сейчас! Быстро домой! Ты у меня не выйдешь! Я тебя к тетке отправлю!
Не дожидаясь ответа, Нина Сергеевна схватила Аглаю за руку и поволокла к выходу. Аглая хотела мне сказать еще какую-то гадость, но не успела. Дельфина она забыла на подоконнике.
— С нами наш новый гость! — послышался из зала голос Зинаиды Захаровны. — Исполнительница классических песен и баллад…
Душно стало, я прихватил дельфина под мышку и поспешил на воздух.
Кристины на крыльце не было. Возле угла КСЦ курил Большак. Из КСЦ лилась музыка, романс «В лунном сиянье», исполняемый классическим гитарным строем, с архаичными вокальными завываниями и дребезжанием голоса.
Я сел на скамейку под куст ирги, посадил рядом с собой дельфина.
Тепло. По аллеям возле «Дружбы» гуляла пыль. Хорошо бы пива холодного, подумалось. В «Чагу», смотреть за поездами.
Мимо прошагал мужик с корзиной, мне показалось, что я его раньше видел, наверное, он когда-то работал в «Музлесдревке». Зачем ему корзина в июне…
— Сколько времени? — спросил я.
Колосовики.
— Пять часов, — не оборачиваясь, ответил мужик.
— Ты куда с корзиной? — спросил я.
Мужик не ответил.
Из «Дружбы» вывалился Хазин, за ним Роман, оба покачивались. Из кармана у Шмули торчала бутылка шампанского, Хазин был настроен решительно. Они заметили меня и неуверенно приблизились.
— Витя, ты чего сорвался? — спросил Хазин. — Там сейчас фокусы…
— Душно, — ответил я. — Голова закружилась…
— Понятно.
— Хазин, тебя велели выслать из города, — сказал я.
— И ты, Ихтиандр… — Хазин потрепал дельфина за нос. — Правду никто не любит, Ихтиандр…
— Это Левиафан, — поправил Роман. — Девочка про него стихи рассказывала,
