забил гвозди правильно — в ноги и в лоб.
Светлов снял пиджак, накинул на лопату, остался в белой рубашке.
— Тащите!
Мы подняли гроб за веревки и переместили его к могиле. Снаткина обошла вокруг.
— Теперь самое главное. — Снаткина встала над могилой. — Тут без спешки, на «три» по чуть-чуть, по пол-ладони… Раз, два, три!
Гроб завис над ямой. Я слегка разжал пальцы левой руки, веревка поползла. Гроб немного опустился.
— Стой! — отмахнулась Снаткина.
Я сжал пальцы. Гроб остановился.
— По чуть-чуть отпускайте, — наставляла Снаткина. — Не дергайте, не дергайте! Раз-два-три, раз-два-три…
Гроб опускался. Могила просторная.
— На руку не наматывайте, на руку наматывать никак нельзя, тихонечко…
Я медленно травил веревку. Нет, Роман сто раз прав — вообще ничего не стоит говорить, все, что ни скажешь, все не к месту. Жила. Сын у нее был. Работала на почте, связала мне пчелу. Потом… Поворот не туда. Тишина.
Гроб съезжал вниз. Я видел, как веревка рвала рубашку Светлова, на плече появилась прореха, с каждым проседанием гроба она увеличивалась…
— На руку! — громко и истерично завопила Снаткина. — На руку не наматывай!
Но Роман уже намотал.
Гроб потянул быстрее. Я почувствовал его силу — словно опустившись ниже уровня земли, он стал тяжелее.
Светлов зашипел. Веревка впилась в шею и ожгла ладонь.
— Нет! — заорала Снаткина.
Я оглянулся.
Чтобы удержаться, Роман уперся ногой в край могилы. Песок под его ботинком начал осыпаться, гроб тянул и тянул.
— Стойте!
Подводник оказался самым умным и отпустил веревку первым.
Гроб перекосился и обрушился в яму. Роман за ним.
Он упал на крышку. Я едва не обвалился следом, вовремя отпустил.
Снаткина выла и пинала землю.
Веревка сорвала кожу с ладони Алексея Степановича, он удивленно рассматривал руку, кровь стекала по ребру ладони в рукав.
Роман возился в могиле. Он поправил гроб и теперь пытался вернуть на место крышку, она съехала всего чуть, образовалась узкая черная щель. Наверное, это была тень. Или тени… Я с ужасом понял, что сейчас, вот именно сейчас, в этой щели я увижу руку. Три гвоздя, два гвоздя — ненадежное решение.
— Я не хотел, не хотел… — растерянно приговаривал Роман. — Я сейчас исправлю…
Никакой руки, только тьма.
— Сейчас… все сделаю…
Светлов достал платок и начал обматывать ладонь — не спеша, тщательно, не сводя глаз с могилы.
Я вглядывался в темноту гроба.
На кладбищах часто случаются странные мысли. А если ее нет, думал я? А если гроб пустой? В узкую щель ничего нельзя было разглядеть, но… Как он мог опустеть? Крышку закрывают и забивают гвоздями, становится тихо и темно, ангелы летают в тишине и в темноте, когда никто не видит. Ангел берет ее за руку и выносит за первую печать, только дурак забивает на два гвоздя… При чем здесь ангелы? Но если все-таки… Если крышку открывают туда-сюда? Ангелу приходится срочно разворачиваться и нести тело обратно, от этого ангел может разозлиться, кому охота взад-вперед шататься…
Роман уперся спиной в стенку могилы, налег на крышку и сдвинул ее на место.
— Все в порядке, — шептал он. — Все хорошо, я сейчас…
— Я же тебе говорила — не наматывай! Не наматывай, говорила же — не наматывай, говорила, что сапожным молотком нельзя…
Три гвоздя. Иначе никак. Сапожный молоток, большая ошибка.
Роман пытался выбраться из ямы. Пробовал зацепиться за торчащие корни, подтянуться, корни обрывались. Пробовал подпрыгнуть, края ямы крошились.
Встать на гроб. Надо всего лишь встать на гроб и подпрыгнуть, тогда высоты хватит, подумал я.
Снаткина ходила вокруг могилы, фыркала, точно пытаясь сплюнуть горечь или ожог, и веревка, которой опускали гроб, волочилась за ней.
Платок вокруг кисти Светлова покраснел и промок, Алексей Степанович размотал его, скомкал и выбросил.
— А вы, мужики, ее… типа родственники? — с издевкой спросил подводник.
И улыбнулся.
Я ударил правой. Подводник стоял удобно, расслабленно, я попал в подбородок. Водитель отшагнул, поплыл, провалившись на ногу, и я добавил еще, целясь в нос. Хрящ хрустнул и свернулся набок, водитель упал. Я подскочил и ударил ногой в лицо.
Подводник перевернулся на спину, я не отпустил. Бил кулаками. Натыкаясь костяшками на зубы, чувствуя, как они подаются в деснах. Чувствуя, как хрустят уши. Как лопаются надувшиеся под глазами синие гули. Водитель хрипел. Он больше не походил на подводника, не подводник, так, красный свежий мешок.
— Мой брат съеден котами по дороге в Череповец.
Сказал снизу Роман. Мне так показалось. Может, он так и сказал.
Светлов дул на руку.
Снаткина кричала, и я остановился, глядя на разбитые в лохмотья кулаки, на водителя, дышавшего кровавыми пузырями. На Романа. На Светлова.
— Сучье племя… — выла Снаткина. — Ах, сучье племя… Ненавижу! Ненавижу вас, сгорите все… Сгорите!
