пекла хлеб и пироги для партизан. Валя и Женя ходили в Осташево и в скрестные села с партизанскими заданиями. Они распространяли листовки, поддерживали связь с подпольными работниками. Иван Андрианович, член подпольного райкома, тоже бывал в частых отлучках. О своих делах он рассказывать не любил. Даже в самом доме существовала тайна, о которой Валя и Женя узнали случайно…
В конце октября, поздним дождливым вечером девушки вернулись из Осташева. Они промокли до нитки, продрогли и сразу же забрались на теплую печь. Уже после полуночи сквозь сон слышали, как пришел Иван Андрианович, как он лег спать в кухне, на лавке.
Утром первой проснулась Валя. Рассветало. Мать топила печь, на полу шумел самовар, пахло дымком. Со двора вошел Иван Андрианович, принес охапку дров. Женя тоже проснулась.
— Вставать пора, — сказала Валя сладко потянувшейся подруге.
Но девушки встали не сразу. Лениво переговаривались спросонья, прислушивались к уютному пению самовара. И вдруг Валя сказала мечтательно:
— Ох, Женечка, какой я сон видела… Музыку слушала. Тихо-тихо скрипки играли. Потом, как бывало раньше, голос диктора: «Внимание. Говорит Москва. Передаем последние известия…» Я даже проснулась и прислушиваться стала, чудачка…
Валя почувствовала, как ее плечо сжала рука подруги. В свете наступающего утра увидела широко раскрытые, удивленные глаза Жени.
— Ты… ты что? — спросила Валя.
— Понимаешь, мне снилось… то же самое. Скрипки и голос диктора. Тихо, вот будто тут, над нами. Потом все сразу смолкло.
Иван Андрианович стоял посреди кухни и слышал этот разговор. Он шагнул к печке, поднялся на приступок. Проговорил спокойно:
— Что ж, если так получилось, вы должны знать: на чердаке радиоприемник. Наш человек принимает сводки Совинформбюро.
Позже девушки раза два видели этого человека. Он приходил по ночам, как и другие партизаны. Делал свое дело и уходил. Потом он перенес приемник куда-то в другое место.
С приближением зимы в дом у оврага партизаны стали заходить почти каждую ночь. Часто прямо с боевого задания усталые люди находили на перепутье гостеприимный кров. Пусть на несколько часов, но и это много. «Семья», созданная в райкоме партии, стала настоящей партизанской семьей. Радушной, заботливой.
По ночам, когда приходили партизаны, женская половина дома освобождалась для мужчин. Валя и Женя уходили на дежурство вокруг дома, а Евдокия Семеновна принималась хлопотать по хозяйству. Затапливала печь, грела воду. Пока партизаны, помывшись, пили чай из самовара, отдыхали и обсуждали свои дела, Евдокия Семеновна стирала, гладила, упаковывала в корзину «тупинские гостинцы» — пироги и свежий хлеб. Иван Андрианович, когда бывал дома, следил за сигнализацией, подменял на дежурстве девушек.
Потом Валя и Женя шли провожать партизан по оврагу. Часто в овраге они получали от партизан газеты и листовки, прятали их в сухую лисью нору. На квартире нелегальной литературы не держали.
В доме на перепутье бывали Глахов, Синцов, разведчики Шумов и Колядов. Заходили и другие партизаны, которых «смоленские» знали только по имени. Несколько раз приходил Бормотов. Однажды он удивил Валю и Женю, передав им в подарок толстую, завернутую в газету книгу. Развернув газету, девушки прочли: «Русско-немецкий словарь».
— Зачем это сейчас, Александр Иванович? — неуверенно спросила Валя.
— Это всегда нужно, — улыбнулся Бормотов. — Времени свободного у вас, правда, не так много, но вы все же учите. Постигайте.
В последний раз Бормотов побывал на квартире в Тупине, когда над «смоленскими» нависла угроза.
Началось все с досадной оплошности. Ночью, в метель, кто-то из молодых партизан постучал по ошибке не в крайний дом, а в средний. Хозяйка открыла дверь и, увидев человека с винтовкой, очень испугалась. И хотя партизан тут же понял свою ошибку и сразу ушел, наутро по хутору поползли нехорошие слухи. Старухи шепотом передавали новость: к «смоленским» ходят партизаны. Вот почему в их доме по ночам топится печь. Немцы за это убьют всех и сожгут хутор.
С большим трудом Евдокии Семеновне удалось уговорить разволновавшихся старух и женщин. Пришлось намекнуть, что если кто и видел партизан, то об этом надо молчать. Что немцы не век будут здесь и скоро их власть кончится. Едва «смоленские» уладили это дело и только было хотели «открыть» сигналами дом для партизан, как пришла новая беда. В хуторе появилась какая-то родственница владельца дома. Побывав у соседей, она зашла к «смоленским», показала документы и заявила о своих правах на дом. Как ни упрашивала ее Евдокия Семеновна обождать хоть месяц, пока она подыщет другую квартиру, женщина уперлась, стояла на своем. Под конец она заявила:
— Дом я продаю. И если вы не уйдете, буду жаловаться.
— Это кому же жаловаться? — с потемневшим от гнева лицом спросил Иван Андрианович.
— А это уж сами смекайте, не маленькие, — нагло улыбнулась новая хозяйка дома. — Жалуются тому, у кого власть. Три дня обожду, а потом не взыщите.
Она направилась к двери. «Смоленские» молча проводили ее ненавидящими взглядами.
В ту же ночь Валя и Женя сходили в Грули и через надежного человека передали Бормотову о случившемся. В Грулях узнали еще одну тревожную новость: гестаповцы разыскивали мать с двумя дочерьми.
Дом у оврага для партизан оставался закрытым. Каждый вечер с мельницы стал приходить солдат и проверять, вся ли «семья» дома. Не было возможности никуда отлучиться. А срок, назначенный новой хозяйкой дома, истекал. Что если она и в самом деле пожалуется немцам?
И тогда «смоленские» пошли на риск. После того как с вечера солдат с мельницы проверил, на месте ли члены «семьи», дом «открыли» для партизан. Иван Андрианович, Валя и Женя заняли посты снаружи. Они ждали, готовые при первой опасности убрать слегу в овраге и опустить шест у дома.
После полуночи пришел Бормотов с двумя партизанами, вооруженными винтовками и гранатами. Оставив партизан снаружи, Бормотов вошел в дом вместе с девушками и Иваном Андриановичем.
Совещание было коротким. Бормотов сообщил, что родственнице владельца дома послано строгое предупреждение. Накануне партизанский разведчик пробрался в село, где жила эта женщина, и вручил ей печатный приказ партизанского штаба. Женщина заверила разведчика, что она не только не будет жаловаться, но и забудет дорогу в Тупино, пока не прогонят немцев.
То, что солдат с мельницы ходил к «смоленским», было хуже.
— Сколько раз наведывался к вам этот солдат? — поинтересовался Бормотов.
— Раза четыре-пять.
— Я все же не думаю, что визиты немца имеют прямую связь с розысками матери с двумя дочерьми. Если бы это было так, вас бы уже допросил офицер. Или еще хуже…
Партизанскую квартиру в Тупине решено было все же на время оставить. Бормотов взглянул на часы, поднялся
