по лестнице и, вернувшись, сообщила мне, что это действительно мистер Скиннер, и он направился прямо к себе в комнату. Мэри не видела его, но с ним был ещё один джентльмен, и она слышала, как они разговаривают в комнате мистера Скиннера».
«Так что вы не можете сказать нам, когда подсудимый снова вышел из дома?»
«Нет, не могу. Вскоре после этого я отправилась за покупками. Когда я вернулась, было уже двенадцать. Я поднялась на третий этаж и обнаружила, что мистер Скиннер запер дверь и забрал ключ. Я знала, что Мэри уже прибралась там, и не стала заходить внутрь, хотя очень удивилась, что джентльмен заглядывал к себе в комнату, но не оставил мне ключ».
«И, конечно, тогда вы не слышали никакого шума внутри?»
«Нет. Ни в тот день, ни на следующий. Лишь на третий день до нас с Мэри донёсся какой-то странный звук. Я решила, что мистер Скиннер оставил своё окно открытым, и это штора хлопает по оконному стеклу. Но когда мы снова услышали этот странный звук, я приложила ухо к замочной скважине и поняла, что слышу стон. Я очень испугалась и послала Мэри за полицией».
Миссис Чепмен больше нечего было добавить. Обвиняемый определённо был её квартирантом. В последний раз она видела его вечером 16-го, когда он поднимался к себе со свечой. Горничная Мэри рассказывала примерно ту же историю, что и хозяйка.
«Я думаю, эт’ был он самый, – сдержанно вспоминала Мэри. – Не’, его не видела, просто подошла к комнате и малость задержалась у дверей. И слышала внутри громкие голоса – жентмены говорили».
«Но ведь вы не подслушивали, Мэри?» – спросил мистер Пепис с улыбкой.
«Не’, сэр, – мягко улыбнулась Мэри в ответ, – я не слыхала, что говорили жентмены, но один чуть не кричал – верно, они ссорились».
«А мистер Скиннер был единственным человеком, имевшим ключ? Никто другой не мог войти, не позвонив в дверь?»
«О не’, сэр»[73].
– Вот и всё. Пока что для Короны дело продвигалось просто великолепно. Разумеется, утверждалось, что Скиннер встретил мистера Мортона, привёл его к себе домой, напал, одурманил, затем заткнул рот, связал его, после чего отнял все имевшиеся у того деньги – эта сумма, согласно письменным показаниям, предъявленным суду, составила 10 000 фунтов стерлингов банкнотами.
Но при всём этом по-прежнему оставалась без ответа главная тайна, раскрытия которой требовали общественность и судья, а именно: каковы были отношения между мистером Мортоном и Скиннером, побудившие первого отказаться от судебного преследования того, кто не просто ограбил жертву, но оставил умирать ужасной и долгой смертью? И чей замысел чуть было не увенчался успехом?
Мистер Мортон был слишком болен, чтобы лично явиться в суд. Доктор Меллиш категорически запретил своему пациенту испытывать усталость и волнение, что неминуемо сопутствовало бы свидетельству в суде. Поэтому показания под присягой были сняты у его постели, а затем представлены суду адвокатом обвинения, и факты, раскрытые при этом, безусловно, оказались весьма примечательными, хотя и краткими и загадочными.
Когда мистер Пепис излагал их, трепет и ожидание охватили собравшуюся в зале суда огромную толпу, и все шеи вытягивались вперёд, чтобы мельком увидеть высокую элегантную женщину, безупречно одетую и украшенную изысканными драгоценностями, чьё красивое лицо на глазах становилось всё более и более серым по мере чтения показаний её мужа.
«Вот, ваша честь, заявление, сделанное под присягой мистером Фрэнсисом Мортоном, – начал мистер Пепис громким и звучным голосом, который так впечатляет в многолюдном и тихом суде. – «По ряду причин, которые я не намерен раскрывать, я оказался вынужден выплатить крупную сумму денег неизвестному мне человеку, с которым никогда ранее не встречался. Жена обо всём знала; этот вопрос целиком и полностью касался её собственных дел. Я же был просто посредником, так как считал, что она не должна заниматься этим сама. Упомянутый человек выдвинул определённые требования, и жена сохраняла их в тайне столько, сколько могла, не желая излишне беспокоить меня. Но в конце концов она всё же решила признаться мне, и я согласился с ней, что лучше всего было бы удовлетворить выдвинутые требования.
Затем я написал человеку, чьё имя не хочу раскрывать, по приказу жены адресовав письмо в почтовое отделение Брайтона. В письме говорилось, что я готов заплатить ему 10 000 фунтов в любом месте и в любое время, и так, как он сам пожелает. Ответ (с почтовым штемпелем Брайтона) гласил, что мне следует ждать возле магазина Фурнивала, торговца тканями, на Вест-стрит, в 9.30 утра 17 марта и иметь при себе деньги (10 000 фунтов) банкнотами Банка Англии.
16-го числа жена выписала чек на эту сумму, и я обналичил его в её банке – «Бёрдс» на Флит-стрит. На следующее утро в половине десятого я был в назначенном месте. Человек в сером пальто, котелке и красном галстуке обратился ко мне по имени и попросил пройти до его квартиры на Кингс-Парад. Я последовал за ним. Мы шли в полном молчании. Он остановился у дома под названием «Рассел-Хаус», и я готов присягнуть в этом, как только вновь встану на ноги. Он отпер дверь своим ключом и попросил меня проследовать за ним в его комнату на третьем этаже. Когда мы зашли внутрь, он запер дверь; однако у меня не было при себе ничего ценного, кроме 10 000 фунтов, которые я и так собирался ему отдать. Мы не обменялись ни словом.
Я передал ему деньги, он сложил их и положил в бумажник. Затем я повернулся к двери и тут меня внезапно схватили за плечо, а ко рту и носу прижали платок. Я боролся изо всех сил, но платок был пропитан хлороформом, и вскоре я потерял сознание. Я смутно помню, как мужчина бросал короткие отрывистые фразы, пока я пытался сопротивляться:
«Вы, очевидно, считаете меня дураком, мой дорогой сэр? Действительно думали, что я позволю вам спокойно уйти отсюда, прямо в полицейский участок, а? Я знаю, что такие трюки выделывали и раньше, когда молчание нужно было покупать за деньги. Выясните, кто он, узнайте, где он живёт, отдайте ему деньги, а затем заявите на него. Ну уж нет! не в этот раз. Я отправляюсь на континент с этими десятью тысячами, и успею добраться до Ньюхейвена к полуденному судну, так что вам придётся помолчать, пока я не окажусь на другой стороне Канала[74], друг мой. Это вас особо не обеспокоит; моя
