Пушкин, — попрошусь у вашего величества туда в дворники.
А. О. Смирнова. Из записной книжки. РА 1890, И, стр. 283.
… "Мертвые души" — так это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме еще в то время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, что "я, может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого дела, также важного по существу своему и требующего немедленного осуществления".
В. И. Любич-Романович[373]. Гоголь в Нежинском Лицее (из воспоминаний). ИВ 1902, № 2, стр. 553.
1835–1836 гг.
Он [Пушкин] как-то встретил на улице императора Николая Павловича. "Ну, что же ты испытал?" — спрашивает его приятель. — Подлость во всех жилках, — отвечал Пушкин.
Л. Н. Толстой по записи неизвестного[374]. Публ. Д. В. Философова. "Русская Мысль" 1910, № 12, стр. 118.
Здесь кстати вспомнить то, что Пушкин давно уже сказал о них [хулителях "Ревизора" Гоголя]: "Что за нежный и разборчивый язык должны употреблять господа сии с дамами! Где бы, как бы послушать? — То-то и беда, что нашему брату негде".
Кн. П. А. Вяземский, II, стр. 314.
Кажется, за год до кончины своей он говорил одному из друзей своих: "Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются".
Анненков, I, стр. 159.
1835–1837 гг.
Важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем вознесения. Незадолго до своей смерти он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей и… упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: "Ты понимаешь, что все это произошло недаром, и не может быть делом одного случая".
Анненков, I, стр. 315.
Около 1836 г.
Пушкин… не одобрял стиля гоголевского.
"В этом есть что-то недосказанное, — говорил он. — ибо растянутость речи уменьшает впечатлительность читателя, дает ему случай скоро забывать только что прочитанное… Совсем другое — сжатость письма, это — сама сила, дающая себя чувствовать каждому, когда она его поглощает… Как выражение ума, речь должна быть конкретна… Абстрактность же Гоголя нам этого не дает. Живые типы, им выведенные, далеко ненатуральны; напротив, они сказочны… Делать повесть из быта данной среды нельзя в образе кузнеца Вакулы с чортом под небесами… Это нечто в духе бабушкиных сказок, рассказанных на печи, под влиянием кирпичного жара, пылко действующего на живое сновидение человека…"
В. И. Любич-Романович. Гоголь в Нежинском Лицее (из воспоминаний). ИВ 1902, № 2, стр. 553.
*На одном из вечеров, когда общество разъезжалось, к я также хотел итти, меня остановил Пушкин:
"Останьтесь еще: нам одна дорога! За мною приедет экипаж: я вас отвезу!"
Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка на мертвых. "Сын Отечества" 1847, июнь, отд. III, стр. 25.
Мне рассказывал… в 1838 году Гончаров, брат Пушкиной, сцену, бывшую у Пушкина с графом Литтою[375], обер-церемониймейстером. Литта однажды вздумал сделать Пушкину замечание насчет несоблюдения им формы и сказал.
"II у a des regies pour tout, mon cher ami" [Есть правила на все, любезный друг].
Пушкин вспыхнул и отвечал ему:
"Pardon, monsieur le comte, je pensais toujours qu'il n'y avait de regies que pour les mesdemoiselles d'honneur!" [Извините, граф, я полагал всегда, что регулы (regies) существуют только у фрейлин].
Вот как он исполнял свою должность.
"Русские достопамятные люди". Рукопись из собрания С. Д. Полторацкого. PC 1892, № 7, стр. 31.
Неожиданное, небывалое, фантастически-уродливое, физически-отвратительное, не в натуре, а в рассказе, всего скорее возбуждало в нем [т. е. в Пушкине] этот смех; и когда Гоголь или кто-либо другой не удовлетворял его потребности в этом отношении, так он и сам, при удивительной и, можно сказать, ненарушимой стройности своей умственной организации, принимался слагать в уме странные стихи — умышленную, но гениальную бессмыслицу. Сколько мне известно, он подобных стихов никогда не доверял бумаге. Но, чтобы самому их не сочинять, он всегда желал иметь около себя человека милого, умного, с решительною наклонностью к фантастическому: "Скажешь ему: пожалуйста, соври что-нибудь! И он тотчас соврет, чего никак не придумаешь, не вообразишь!"
Бар. Е. Ф. Розен. Ссылка на мертвых. "Сын Отечества" 1847, июнь, отд. III, стр. 27.
… Когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мертвых душ" в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!"
Н. В. Гоголь. Четыре письма по поводу "Мертвых душ".
А. С. Пушкин узнал от меня о существовании романа[376] и приехал к нам просить эту книгу… По прочтении первой части он сказал мне, что почти не выпускал книгу из рук, пока не прочел. "Как все это увлекательно, — говорил он, но как до сих пор decousu! [несвязно]. Как-то она сведет концы?" Но когда он прочитал всю книгу, то сказал: "Удивляюсь, как все, что мне казалось decousu, у нее прекрасно разъяснилось, и как интерес всей книги до самого конца увлекателен. Старайтесь издать книгу скорее, а я напишу к нескольким главам эпиграфы".
А. А. Жандр[377] (1865). ИВ 1900, № 7, стр. 195.
Вот что Пушкин говорил мне о гоголевском творчестве:
"Ревизор" — тоже моя идея. Это как раз относилось к двадцатым годам, когда я был в Новороссии… Тип Хлестакова у меня был намечен в живом лице… Это своего рода Митрофанушка, только более обтесанный и менее отрочен… Но по характеру своему так же наивен и скромен… чего, однако, Гоголь не дал своему Хлестакову, вложив в его речь дозу нахальства и уверенной глупости… Да, именно, "уверенной глупости", потому что Хлестаков сознает свое глупое положение среди семьи глупого городничего, но все-таки его поддерживает, уверенный в том, что его глупый ум, по сравнению с глупостью уездного начальства, много значительнее… Даже высшая одесская губернская власть, в ведении которой я находился тогда, как полуссыльный, и та ничем не уступала Гоголевскому Сквознику-Дмухановскому… По своему мягкому и доброму характеру, знаменитый административный муж в эпоху "Николаевских войн", граф Киселев[378] этот господарь Молдавии и Валахии и впоследствии министр государственных имуществ, тоже был Сквозник в своем роде, потому что он весь уходил в авторитет своего камердинера, который ему говорил, что "этого" надо наказать, а "того" помиловать и
