– Вроде бы не должно. – Гэбриел прожевал и проглотил последний кусок, потом заявил: – Только я этого Райта все равно не боюсь, какие бы страшные истории про него ни рассказывали! А если у меня какие неприятности и возникнут, так я быстренько кой на кого вину свалю, кто как раз себя в руках держать не умеет.
Он сказал это вроде бы отцу, но посмотрел на Дэниела. Тот даже поперхнулся, но ни слова в ответ вымолвить так и не сумел. Гэбриел гнусно усмехнулся, а отец, посмотрев сперва на одного, потом на другого, возмутился:
– Да хватит тебе, Гэбриел! Будь вы даже родными братьями, так и тогда, наверное, вряд ли больше бы ссорились. И вообще, парень, нечего тебе тут воду мутить. В последний раз тебе это спускаю. – Голос отца был негромок, но полон угрозы. – Не то, смотри, вылетишь отсюда к чертовой матери, и придется тебе кому-нибудь другому рассказывать печальные истории о своей бедной матушке, которая без тебя и шагу ступить не может.
Гэбриел вскочил. Он был на целую голову выше Дэниела и раза в полтора шире его в плечах.
– Будь мы родными братьями, – с раздражением выпалил он, – все это в итоге мне бы досталось, и уж я точно куда лучше с этим хозяйством сумел бы управиться!
И он, ногой отшвырнув под дерево недоеденную корку, решительно двинулся в сторону двора. Дэниел тоже через некоторое время пошел к дому. Слова Гэбриела застряли у него в голове, точно заноза под ногтем.
Все, с него довольно. Он больше не позволит отцу поднимать на него руку. И Гэбриелу больше не спустит постоянных насмешек и издевательств. И ни к чему ему слушать, о чем там шепчутся в деревне. И нечего бояться, что кто-то что-то про них с Сарой пронюхает. Только сейчас он наконец стал понимать, что жизнь его идет как-то неправильно, однако ее вполне можно переменить в соответствии с его новыми планами и желаниями.
Он решил, что еще немного подождет – он все-таки надеялся, что Сара придет на реку, – но если она так и не объявится, он сам ее разыщет.
Кем я теперь стала
Тело, в котором я, видимо, теперь оказалась, бьет дрожь. Кто-то натер мне глаза песком, да еще и в горло его напихал. Голова стиснута оковами боли.
Что-то холодное касается моего лба. Приятно. Оказывается, это чья-то рука.
– Все хорошо, девочка, – доносится до меня знакомый голос. – Не бойся и не спеши. Скоро ты полностью придешь в себя.
Но всего лишь для того, чтобы разлепить веки и открыть глаза, мне требуется невероятное усилие воли. Я и не подозревала, что обладаю такой волей. Только я все равно ничего толком не вижу – разве что какие-то неясные фигуры в полутьме.
– Я умираю?
– Нет. Ты просто заново родилась.
Не вижу в этом смысла. Но никаких вопросов задать не могу. Такое ощущение, словно все во мне до предела изношено и требует полной неподвижности. Любое движение вызывает длительную боль, после которой меня накрывает волна дурноты. Ну и пусть, пусть меня поглотит эта тьма…
* * *
Горячие пальчики ерошат мне волосы, теплые влажные губы прильнули к моему уху и что-то шепчут.
– Пожалуйста, поправляйся скорей! Ну пожалуйста!
Чуть-чуть шевельнувшись, я пытаюсь открыть глаза и не могу.
Липкая ручонка убирает волосы у меня со лба, гладит по щеке.
– Проснись, проснись, посмотри, что я тебе принесла!
Я пытаюсь поднять руку, пытаюсь коснуться Энни, но у меня ничего не получается.
– Это отвар из цветов бузины! Я сама его приготовила. Ну, открой-ка рот.
Ложка, такая грубая, раздвигает мне губы. Сладкая жидкость вливается в рот. На зубах похрустывает песок. Жидкость стекает по подбородку в ямку на шее. А Энни гладит меня по голове и приговаривает:
– Вот какая хорошая девочка!
* * *
Я просыпаюсь внезапно, меня словно кто-то вырывает из сна, и сердце мое стучит все сильней и сильней. Я вся дрожу. Кожа влажна от пота, рот пересох. Оказывается, я уже стою, шатаясь, посреди комнаты, и она кружится, кружится…
Я падаю, но мама успевает подхватить меня.
– Остановись, девочка, ляг.
Я пытаюсь вырваться из ее рук, но она держит крепко. Моя ладонь взлетает сама собой и бьет ее по щеке. Получив звонкую пощечину, она вскрикивает, отпускает меня, и я наконец на свободе. Жадно хватаю ртом воздух, налетаю на стол, спотыкаюсь о тюфяк Джона и буквально выпадаю в дверь. Прохладный морской бриз касается моей потной разгоряченной кожи, и по ней бегут мурашки. Трава колет мои голые икры, в ней путаются пальцы моих босых ног; руки у меня грязные, под ногтями земля.
Мимо проходит Джон; под мышкой у него охапка хвороста; он жует горбушку хлеба, но хлеб явно слишком мягкий, чтобы его испекли именно для него.
– Ну что, получше тебе? – спрашивает он. – Я… это… в общем, я рад.
– Я тоже.
Он предлагает мне недоеденную горбушку, но я отталкиваю его руку. Он уходит в дом, и оттуда появляется мама. Она опускается передо мной на колени, прогоняет Росопаса и берет мое лицо в шершавые ладони. Я вижу у нее на щеке красные отпечатки моей пятерни и вспоминаю, с какой силой ударила ее.
– Ой, мамочка! – Я в ужасе подношу руку ко рту. – Это ведь я тебя ударила. – В горле у меня кипят слезы. – Я сделала тебе больно.
Она отрицательно качает головой и помогает мне подняться на ноги.
Я на минутку прислоняюсь к ней:
– Ты уж меня прости!
– Ничего страшного, девочка. Это ты нечаянно. Ты не хотела меня ударить. Пойдем-ка в дом.
Мама усаживает меня за стол, наливает в чашку воды и подает мне.
– Вскоре Сет должен прийти. Наверное, он нам пахту принесет. Хорошо бы. Это бы тебя немного подкрепило, – говорит она.
При одной лишь мысли о пахте у меня сводит живот. Зато воду я пью непрерывно и большими глотками.
Мама ошибается. Я хотела ее ударить. Если бы не хотела, не ударила бы. Просто я была не я. Не прежняя я. Я была тем, кем теперь стала. Это та тьма, которую я впустила в себя, когда намазалась тем магическим средством, теперь вытекает из меня и причиняет боль моей матери. Жаль, что я все-таки позволила тогда гневу взять надо мной власть и впустить в мою душу эту тьму.
Дверь с грохотом распахивается настежь, и Энни, влетев в дом, приземляется прямо ко мне на колени. Вместе с ней в комнату влетает струя свежего воздуха и запах влажной земли. Живой цвет ее нежной щечки, ее светящиеся глаза… Глядя на нее, я понимаю, до чего же плохо я все-таки себя чувствую. Я прижимаюсь лицом к ее мягкому загривку. Она прячет от меня обе руки.
– Ты уже вставала? Тебе уже лучше, правда? – Энни пытливо всматривается в мое лицо; над бровью у нее появляется маленькая морщинка. – Ну да, я же вижу, что тебе лучше, – говорит она, хотя и несколько неуверенно.
