о том, как несчастно живут люди? Что значение их существования на планете ничтожно. Всего-то один маленький человек, тянущий свою крохотную жизнь за порванные поводья какой-то кратчайший промежуток времени. Для Земли их 70 лет, а, может быть, и меньше, все равно, что прогноз погоды – пользы и значения 0,0%. Вот и получается, очень маленький человек сидит на молодой планете в еще очень юной галактике в бездонной Вселенной, сидит и мнит из себя великого человека. Что можем сделать мы, если даже не можем представить, где находимся, если мы теряемся во времени и тонем в пространстве? В бесконечности, где нет времени, нечему расти, нечему развиваться, нечему меняться, поэтому смерть придумала время, чтобы все развивалось и погибало. И мы перерождаемся только в той же жизни, в которой рождались всегда, сколько раз мы уже вели эту беседу? Кто знает? Мы не можем вспомнить прошлые жизни, в этом и состоит трагедия всей жизни всего сущего – мы в ловушке, как в кошмаре, в который окунаешься вновь и вновь
Люди… я видел тысячи оборванных жизней, молодых и старых. И все они были уверенны, что они реальны. Их чувственный опыт говорит им о наличии уникальной личности, у которой есть цель, предназначение. Столько уверенности, что они нечто большее, чем биологические марионетки. Но правда выходит наружу, когда им подрезают нитки и они падают вниз. Здесь работают идеи куда шире, в частности, что все наше общество делит на всех одну иллюзию. В последний момент они осознали, как это легко просто умереть. Не сразу, но они смиряются. В эту последнюю наносекунду они поняли, что человек это просто наспех склеенное высокомерие и тупая настырность, и что это можно легко отпустить, наконец, понять, что не стоило за это так держаться. Осознать, что вся твоя жизнь – любовь, ненависть, боль, – все это одно, все это просто сон, который ты видел в своей запертой комнате. Сон о том, что ты человек. И как это часто бывает со снами, в конце тебя ждет чудовище.
Вдруг хлопнула тяжелая дверь, и отвлекла оратора от его триумфа. В зал стремительно и властно залетел Трубецкой. Он сверкал глазами, как Зевс бросался молниями, под гнетом его тяжелейшего взгляда сидящие за столом вжались в стулья и, кажется, совершенно с ними срослись.
– Эдмунд! – через весь зал закричал Трубецкой своим басом.
– Дайте угадаю, – слащаво запищал Эдмунд, – любимая доченька предпочла остаться без головы?
– Как ты попал в Правительство со своей подлой душонкой? – разъяренно громыхал Трубецкой.
– Моя душонка давно под землей бродит, – омерзительно улыбался Эдмунд, выводя пальцем по столу круги, – А твоя вот где? Семья на грани развала, карьера под откос, влияния никакого больше ты не имеешь. Каково быть таким неудачником?
– Намного приятней, чем быть тобой, мелочная мразь, – окончательно вышел из себя глава хранителей и, багровея, двинулся навстречу противнику.
Эдмунд в одно мгновение сошел с ума еще больше обычного. Он налетел на главу хранителей, словно бык на красную тряпку, схватил за воротник рубашки, в одну секунду разбил дверь, открывающую выход на огромный открытый каменный балкон, и выкинул соперника с высоты трехэтажного дома вниз на железные шипы. Все в кабинете Сейма ахнули и привстали, собираясь посмотреть на труп, но Эдмунд своим безумным взглядом и оскалом чудовищной собаки убедил всех тихо занять свои места и продолжить вынесение смертных приговоров.
Петр Трубецкой был убит Эдмундом Томасом.
Сверху послышался скрежет ботинок охранников, Ольга, поняв, что за ней пришли, встала, подошла к решетке, подняла руки, чтобы на них надели еще цепи. Открылась решетка, и показались два великана в старых плащах с покрытыми головами, не проронив ни слова, они повесили еще один замок на цепи, сковывавшие руки наследницы, и потянули Ольгу наверх. Ольга пошла за ними, молча и смиренно. Когда они вышли из подвального помещения на поверхность, она осмотрела территорию. К несчастью, первое, что она увидела, было лежащее красно-черное пятно под единственным балконом крепости. Сердце ее екнуло – она присмотрелась сильнее – и тогда сердце вовсе остановилось. Ее бросило в жар, затем в холод и дрожь, голова закружилась, и тошнота подступила к горлу. Она споткнулась и потеряла туфлю, охрана потянула за цепи сильнее, давая понять, что идти надо еще быстрее. Ольга скинула вторую туфлю и пошла босиком по режущим ступни мелко раздробленным камням. Она сдержала слезы и снова посмотрела по сторонам.
Стальные облака доспехами на своей груди закрывали весь небосвод. Титаны, они стояли прямо над головами людей, пики крепости протыкали их так, что верхний треугольник уходил за облака, а на виду оставалась лишь полурассыпавшаяся трапеция. Озон в воздухе сплетался с застоявшимся запахом сырости и страха. Крепость стояла широким полукругом. Ее каменные серые стены где-то почти обвалились, а где-то были вымыты ливнями, выцарапаны ногтями, обкусаны.
По каменным грязным плитам шаркали отяжелевшие ноги. Ступени, ведущие на платформу, лежали криво от времени и количества вынесенных ими приговоренных людей. Разбитые камни острием рвали ступни. Опрысканные кровью и презрением они скалили свои зубы, как акула перед гибелью скалит, стараясь показать весь завораживающий ужас и нелепость своего могущественного и все же бессмысленного существования.
Перед эшафотом стояла толпа хранителей и вампиров, все они были в плащах, черных, синих или белых, все закрывали свои головы капюшонами, так чтобы только видеть происходящее, а их бы никто не увидел. И правда невозможно было узнать кого-то из той толпы, приговоренные то-ли и смотрели на большое, огромное количество "никого", желающего их смерти. Ольга была первая в очереди на свершение смертного приговора. На балконе в ряд стояли члены Сейма и зачитывали вынесенный приговор Трубецкой. Ее подняли, и палач уже приготовил шприц с лоренцием, как писклявый голос Эдмунда объявил:
– Пусть бывшая наследница, любимица своего отца, наша великая надежда скажет, за что предела нас и раскается перед всеми нами в содеянном, чтобы смерть ее была легче!
Толпа зашумела, зашуршала и согласно покивала, требуя объяснений. Ольга подняла голову, посмотрела на существо, убившее ее родного человека, затем перевела взгляд на своего все еще лежащего в шипах отца, вспомнила смерть Тома. Набрала полную грудь воздуха и начала говорить, властно смотря на спрятанные головы собравшейся публики:
– Я поняла, что человек, будучи сильным при тяжелых условиях жизни, слаб, когда начинает работать механизм насилия, запущенный много времени назад, – голос ее был силен и тверд, как и она сама в тот миг, – Стереотип того, что этому механизму нужно подчиняться, не просто впитали с молоком матери,
