class="p1">— С волками жить — по-волчьи выть, — отшутился хозяин, — а вот и волки.
Дверь открылась, и тургеневская барышня вошла с подносом. Она была мила, очень мила, тонкой нежной шеей в кружевном воротнике, бледными губами, нежно пушистыми бровями. Что-то в ней было перламутровое. Точно угадал.
— Узнаешь? — спросил Дружбан, вставая и принимая из ее рук поднос, — Соня, домашнее прозвище Верховодка, каковой является и по свойству характера, и по сходству с рыбками, из чешуи которых изготавливают перламутр. Точно я придумал?
— Пожалуй, — ответил Герман Васильевич, почтительно склоняясь к бледной руке хозяйки.
Эти двое любили и понимали друг друга. Взгляды, жесты, улыбки свидетельствовали о том, что не стальная дверь, терема и шелковистые переливы эпохи Александра или Николая прельстили Дружбана.
— Вы отобедаете с нами?
— Выяснится, я думаю, через час.
— Отобедает, отобедает. Мы потолкуем немного, смотаемся в департамент, заедем за тобой и поланчуем.
— Я сегодня не могу, к сожалению. Готовится экспозиция. Вы видели Филонова? Экспозиция ведь приехала от вас?
— Видел.
«Такие всегда работают в музеях или библиотеках».
— Жаль, что не сможешь, — Дружбан искренне огорчился, — ну значит, недельки через две повидаетесь, а я за тобой в пять пришлю машину.
— Спасибо, — скромно поблагодарила перламутровая.
Герман Васильевич напрягся: какие две недели, куда две недели, зачем две недели?
Она стояла перед ним в сером суконном платье с серыми бархатными обшлагами и кружевным воротничком.
«Скромное рабочее платьице рублей за пятьсот, а может, и за тысячу, а может, и за пять, Татьяна обмолвилась, что теперь купальник меньше чем за четыре-пять не купишь. Как же моя выкручивается?»
— Митя мне много рассказывал о вас, и мне хотелось бы, чтобы мы стали друзьями, — с милой прямотой сказала она и, озарив сумрачную комнату мгновенной вспышкой перламутрового света, удалилась.
— Поздравляю. Только какая же она Верховодка, из верховодок подделки изготавливают, а она жемчужница.
— И не думал, что такие бывают. Даже с этой сучкой у нее нормальные отношения. Она к нам детей отпускает.
«Сучкой» была припечатана бывшая жена.
— Ладно. Официальная часть закончена. Я тебя тоже поздравляю, здорово ты это дело раскрутил.
— Не очень. Главный ушел. Застрелился.
— Ну и черт с ним! Лишние хлопоты. Важно, что «чистое дело — марш». Помнишь, кто так говорил? А ну да, ты ведь у нас книгочей.
— Ты уверен, что «чистое дело — марш»?
— Честно?
— Прямо.
— Не совсем.
— И я не совсем.
— А ты почему?
— Я еще не знаю, почему ты не уверен.
— Кто начальник: ты или я?
— Ты. Вот ты говоришь «лишние хлопоты», а ведь он был гений.
— Поменьше бы таких гениев в наши рабочие клубы, говорили трудящиеся, расходясь. Истинный дьявол.
— Неистинный.
— Это почему же?
— Неистинность вещи, а он уже в данном случае вещь, означает несовпадение сущего со своей сущностью.
— Это что-то очень умное. Из кого?
— Из Хайдеггера.
— Слышали, но не проходили. Однако могу догадаться, что имеешь в виду. Ему бы да в другую страну бы… да папашу бы не по пятьдесят восьмой сгинувшего. Брось! Монету любят и по ту сторону океана, и по эту.
— А он не любил. Относился спокойно. Вернее, вкладывал в другую программу.
— Вот другая меня как раз и интересует. Но… поставим точки над… «ё». Тебе помогла эта девка?
— Мне помогло событие. А событие, по мнению того же Хайдеггера, — это co-бытие, то есть быть вместе.
— Дался тебе этот Хайдеггер! По-нашему, по-рабочему, быть вместе — значит трахаться.
— Угадал. Все началось с того, что я узнал некоторые словечки из тех, что говорят в темноте. И навели они меня на мысль об одном человечке. А человечек был у меня…
— Добровольцем.
— Не только. Более.
— Неформальные отношения. Не одобряю.
— Однако… Со-бытие — великая вещь, она расширяет кругозор.
— Человечек, вернее, бывший человечек о наркоте знал?
— Не уверен. Но одна из его баб поставляла исходное сырье. Здесь дело в другом: все ко всему имеет отношение.
— Глубокая мысль. Ладно, оставим это. Ты сказал, что Красавчик вкладывал деньги в другую программу. В какую знаешь?
— Нет.
— А о даме по имени Ирина Федоровна слышал?
— Одна из баб Красавчика и этого, слинявшего. Я не вникал.
— Она — не одна из баб. Там любвя в обоих случаях была. А дама загадочная: или полная идиотка, или…
— Две недели на нее?
— Умница.
— Здесь в Москве.
— Не гони кобылу. Она спала с разработчиками двух мощнейших программ. Одну ты ненароком вытащил вместе с наркотой.
— Новороссийская?
— Она. Другую… За другой съездишь в турпоездку в Америку, вместе с Ириной Федоровной. Связи. Как всегда, впрочем, связи решают все. С программой познакомишься в офисе. А побочно — халтура. Вдруг наркота всплывет, все возможно. Дамочка в высшей степени загадочная. На мой вкус, ни кожи, ни рожи, а мужики ценят. Даже этот твой эротоман причастился.
— За ним не заржавеет.
— То-то вы с ним спелись на репетициях в театральном институте.
— Все знаешь.
— Почти. Я за то Питер не люблю, что среди населения там много сумасшедших, а сумасшествие вещь заразная.
— А если она останется?
— А ты зачем?
— Ничего себе. Наручниками, что ли, ее приковать к себе?
— Не отказывайся. Поездка классная, ну и на подхвате кто-нибудь, как же без этого.
— Так серьезно?
— Так серьезно. Тут многое намешано. Она спала с Красавчиком. Красавчик был несметно богат. Деньги за наркотики перекачиваются в Америку, это мы знаем. На них через подставных лиц покупается недвижимость: заводы и тэдэ и тэпэ. Это мы тоже знаем. Она записалась в поездку еще при жизни Красавчика, имея на счету в Сбербанке две тысячи рублей. Живет впроголодь, сам понимаешь: на шестьсот не разгуляешься сейчас.
— На тысячу шестьсот тоже.
— Намек понял. И более того, хочу перетащить тебя в столицу.
— Не… я привык.
— «Пан Ленинград, я влюбился без памяти в ваши стальные глаза». Поехали к начальству.
— «Медный Петр добывает стране купорос», — подхватил дурным голосом Герман Васильевич.
— «Анна Каренина просит всех освободить перрон и не устраивать сцен», понял?
— «…Все равно поезда никуда не уходят из уездного города N…»
— Помнишь, какие шашлыки были на Грузинской?
— На ребрышках.
— Больше нэт, ничего нэт… Вот в этой квартире жил когда-то автор, которого читали все, а вот в этой Рогинский, а вот в этой академик Шмидт, спускаться пешком — лучшая профилактика артроза…
* * *
Полет напоминал трагедию Шекспира.
Вдруг напряженно взвывали двигатели, корпус начинал сотрясаться, проваливаясь в бездну, казалось — финал, но по законам жанра катастрофа отодвигалась, сюжет переходил на новый виток, и так повторялось многажды.
Но это было потом, над океаном.
