а сострадание.
11 октября
Был на поэтической встрече в департаменте искусств. В окнах дышал осенний вечер. Сколько талантливых людей! Почему я не умею так же изливать свои печали и скорби в короткие рифмованные строки? Особенно зацепил один немец, который читал стихотворение о своем ребенке – о его синих глазах и руках ангела. Сам не знаю, почему меня так тронуло – наверное, хотелось чтобы кто-то писал такое же о маленьком мне. Еще познакомился с красивой итальянкой – она читала на армянском. Язык, который проник в мою плоть своей мелодикой, даже если я его совсем не знаю. Она оказалась очень нервной, много жестикулировала – думаю, в более давние времена ее бы сочли больной истерией. Но мне льстит внимание таких творческих девушек. Потому что было совершенно очевидно, что я заинтересовал ее как мужчина. Когда пришел домой, вглядывался в зеркало, выискивая у себя черты, которые могли ее привлечь. Может быть, мой греческий нос? Или задумчивая пелена в глазах? Даже неловко писать такое о себе, но я считаю, что хоть в чем-то мать с отцом смогли соприкоснуться полностью, став единым целым, отринув все разногласия и противоречия. Они оба воплотились во мне.
14 октября
Мне необходимо хотя бы с кем-то поделиться результатами своих экспериментов! Это рвется из меня, как пенящаяся огнем магма. Может быть, все же стоит довериться Густаво? Он меня не предаст, он очень благодарен мне за все. Решено: откроюсь ему завтра же. Вряд ли кто-то, кроме него сможет понять и поверить в такую мифическую возможность. Если я слишком спешу с решением – пусть что-нибудь извне остановит меня.
15 октября
Позвал Густаво встретиться в маленьком кафе после работы. Долго собирался с духом, не зная как начать. Когда выложил все как на духу, непроизвольно закрыв глаза, будто стыдясь себя самого, он посмотрел на меня без малейшего признака неверия или скептицизма и спросил:
– А философский камень может воскресить человека?
Я должен был предвидеть, что это заронит в него необоснованные надежды. Призрак Мэри сидит в нем, как пальцы чревовещателя в кукле, она ни на секунду не отпускает его. Я посмотрел на него так мягко, как только мог и сказал:
– Это ведь не воскрешающий камень, а всего лишь философский. Даже его возможности ограничены.
Но увидев как разом потухли угли его черных глаз, дал слабину:
– Хорошо. Если все выйдет, мы попробуем.
Теперь он в деле. Будет помогать мне с расчетами или материалами. Я-то знаю, что если уж Густаво чем-то увлечется – это серьезно, это на грани жизни и смерти. Должен признать, что иногда это приятно – когда ты не один.
18 октября
Очень волновался, когда пригласил новых друзей к себе домой. Пьетро и Густаво уже бывали тут, но Ева с Анной-Марией нет. Не хотелось, чтобы они судили обо мне по моей квартире. Она очень простая, светлая и уютная. А я – разверстый зев пропасти, в которую легко упасть. Но, кажется, им все понравилось. Видел, как глаза Евы загорелись при виде моих книжных полок. Воспользовался случаем, чтобы спросить, что она читает сейчас. Она серьезно посмотрела на меня, словно взвешивая мои способности понять ее:
– «Дни в Бирме» Оруэлла, и она разрывает меня изнутри, – ответила она, ожидая моего одобрения.
Но я эту книгу не читал и мне стало стыдно. Трудно признаваться в том, что мне не нравится, когда люди любят то, что я даже не знаю. Впрочем, потом мы смотрели «Земляничную поляну»79, и тут уже я был недостижим. Никто не знает и не понимает Бергмана так, как я. Мне кажется, мы с ним родственные души, разделенные пространством и временем. Ментальные близнецы.
Когда они ушли, мне почему-то стало грустно, но я тут же смахнул с себя это чувство, как пепел с сигареты. Не хочу нуждаться в ком-то, даже если это друзья.
Приятно порадовало то, что Густаво ни жестом, ни взглядом не выдает нашей с ним тайны. Все-таки я не ошибся с выбором союзника.
20 октября
После лаборатории весь вечер играл на гитаре. Когда мои пальцы сцепляются со струнами, по всему телу разливается столь редкий для меня покой. Арабские мелодии, которые я разучивал все лето. Они похожи на последние фантазии умирающего от тифа бедняка. Такие же значительные и зыбкие, в них – весь мир, который мы просто не в состоянии разглядеть, если прожили жизнь легко, без особенных лишений и трудностей. Мое тело не здесь, когда я вслушиваюсь в то, что вылетает из-под моих пальцев, как волшебная пыльца. Наверное, со стороны я выгляжу чудаком, но я отнюдь не стесняюсь этого.
22 октября
Конечно, главным катализатором для меня стала история Николаса Фламеля. Думаю о том, как он увидел сон, в котором ему явился ангел с древней книгой в руках. Такие секреты сквозь неопознанную материю сновидений посылают раз в несколько веков, это больше, чем откровение и больше, чем дар. Ему было дано увидеть то, что никто никогда не мог увидеть, несмотря на то что алхимики со всего мира пытались добиться успеха столетиями до Фламеля.
Ту самую книгу в роскошном старинном переплете из сна ему потом продал незнакомец всего лишь за два флорина. Тайна первоматерии, начало всех начал, мифическое вещество, способное даровать вечную молодость, знания и богатство – за два флорина! «Книга Авраама-еврея» со странными знаками на обложке, страницы будто вырубленные из дерева. Она перевернула всю жизнь писаря.
Когда силы совсем покидают меня, а надежда улетучивается, как горючая смесь – я вспоминаю сон Николаса Фламеля и молю ниспослать мне хотя бы крупицу подаренной ему мудрости. И тогда в какой-то узкий просвет мгновения, который потом кажется сном, я понимаю, что все в этом мире возможно. Даже то, что мы представить себе не можем. Нужна лишь вера и усилия. Вера и поиск. Вера и вера.
25 октября
Сегодня я видел, как Ева прослезилась после первой части «Декалога», где утонул маленький ангелоподобный мальчик. Она старалась скрыть это, отвернувшись от нас и словно невзначай проводя рукой по щеке, но я все видел. Вспомнил, как в детстве иногда разрабатывал план собственной смерти, которая стала бы волшебным лекарством, способным примирить родителей. Представлял, как они стоят над моим до слез коротким гробиком и держатся за руки, склеенные несчастьем, как вечным суперклеем. Достоинство этих детских фантазий в том, что они почему-то никогда не сбываются. В том же их недостаток.
29 октября
Ездили все вместе в Межев – в шале Густаво. Удивительно, но на эти несколько дней мне удалось отрешиться от всего, что безостановочно бурлит в котле моей головы. Природа способна закутывать нас в кокон сладкого бездействия. Единственное, что меня волнует – то, что эти дни пропали бездарно без моих исследований. Я все думал о моих родных колбочках, щипцах и молоточках, как о своих детях. Мне страшно оставлять их одних. Мне неловко, что я часто отвлекаюсь от разговора, теряя нить беседы, и один только Густаво понимает, что со мной происходит. Я смотрю на своих друзей и чувствую, что мои проблемы серьезнее их.
Поход на вершину взбодрил меня, наполнил легкие исцеляющим воздухом. Люблю нежные прикосновения высокой травы к своим ногам, как ласки матери в колыбели. Когда мы купались в озере, я думал о том, сколько ему может быть лет. Неужели оно всегда ждало нас так, словно знало, что мы придем в его воды?
Приехав обратно в Женеву, я
