усмехнулся Ремизов. — Действовать надо.
— Действовать не так-то просто… Нельзя рубить сплеча, надо разобраться.
— А если бы мы послали письмо куда-нибудь вне института, лучше было бы?
— Не знаю… — Уверов снова улыбнулся: — Я же не бог… — И тут же посерьезнел: — Вы что, задумали что-то предпринять?
— А вы были бы против?
— Почему против? Не имею права… — Он повернулся к дяде Пете. — Я пришел вот зачем: заказывал деревянные круги, сделали?
— Никак нет, — ответил дядя Петя. — Видите, чем занимаемся? — он показал на полированные доски.
— О! — воскликнул Уверов. — Для кого это?
— А это только Никанор Никанорыч знает, — сказал дядя Петя. — Да вот и он сам, легок на помине. Спросите…
Все обернулись. В дверях действительно стоял Кочкарев и настороженно молчал.
— Никанор Никанорыч, почему мой заказ до сих пор не сделали? — ровным голосом спросил Уверов.
— Некому было, — вздохнул тот. — Заказов много, не знаешь, за какие браться.
— А это что за заказ из красного дерева? Для кого?
Никанор Никанорович переступил с ноги на ногу.
— Так, ерунда… По распоряжению Попова делаем одну вещицу.
Уверов поднял брови:
— Но делаете-то, положим, не одну!
Кочкарев нервно засмеялся:
— А вы уже заметили?
Уверов неприязненно посмотрел на Кочкарева:
— Вас это тревожит?
— Нисколько! — снова засмеялся Кочкарев. — Попов говорил, что институту требуется мебель. Надо же когда-то делать ее.
— Значит, для института? — в раздумье сказал Уверов.
— Как видите… А ваши круги сделаем, не беспокойтесь. — Никанор Никанорович вышел.
— Черт знает, что за порядки! — рассердился вконец Уверов, соскочил с верстака и рывком открыл дверь.
Во дворе его догнал Ремизов.
— Простудишься, оделся бы, — обеспокоился Уверов.
— Да я на минутку.
— Ну поторопись, а то холодно… Я только вот что хотел сказать: пока никуда не пишите… С Кочкаревым разберемся сами.
— А вы нас поддержите?
— Безусловно, — ответил Уверов и быстро зашагал к лабораторному корпусу.
Ремизов, поглядев ему вслед, повернулся, чтобы идти в мастерскую, но тут к нему подошла женщина в сером пальто из искусственного меха и такой же шапке.
— Вам кого, мамаша? — спросил он.
— Петухов здесь работает? — Глаза женщины были заплаканы.
— Здесь, — ответил Андрей. — А что?
— Хотела с его начальником поговорить.
— О чем же? — Андрей видел, что женщина чем-то встревожена.
— Да как же, сынок? — Слезы потекли по ее лицу, она вытирала их платком. — Этот ваш Петухов своротил ребят, сына моего Димку да дружка его, Алешку Кружкина. Подпоил их и заставил шины с чужой машины снять. Ребятам и в голову бы не пришло, это он их втравил в дурное дело.
Андрей помрачнел.
— А они сказали об этом в суде-то?
— Глупые… Побоялись… Потом сын написал письмо, поведал, как все было… В тот день он просил у меня деньжонок. Я ему не дала — выпивать стал. А теперь вот жалею… Все глаза проплакала. Шестнадцать лет парню, учиться бы надо, а он, вишь, куда попал…
— Правильно сделали, мамаша, что не дали денег. Водка к добру не приведет. — Андрей помолчал и решительно сказал: — Вот что, мамаша, хлопочите… Пускай пересмотрят дело. А меня и моего товарища Куницына в свидетели запишите. Понимаете, Петухов нам тоже предлагал снять с той машины шины. Деньги сулил. Так что кража шин — это точно его идея, а не ребят. Мы на суде и это, и многое другое скажем.
Женщина подняла на Андрея благодарные глаза:
— Вы поедете в суд? Подтвердите, что во всем виноват Петухов?
— Конечно, мамаша, я на ветер слов не бросаю. Не только я, но и мой товарищ придет.
— Спасибо, сынок, — лицо женщины просветлело. — А я было хотела поговорить с вашим заведующим.
— Не надо. Он с Петуховым два сапога пара.
— Знать, бог послал мне вас, — слезы опять навернулись на глаза женщины. — Не знаю, что бы и делала… Я это сегодня утром надумала: поеду к этому Петухову на работу, узнаю, что за человек. Если плохой, скажут — помогут… Так вот и получилось… Но вы не обманете, приедете на суд, надеяться можно?
— Не беспокойтесь, мамаша, буду как штык… Вместе с товарищем!
— Вы прямо-таки меня окрылили… Ну, я пошла.
— Подождите, запишите наши фамилии и адреса.
— Самое главное-то и забыла! — спохватилась женщина, достала из сумочки листок бумаги и старательно все записала.
И, пока она писала, Ремизову припомнился афоризм Петухова: «Хочешь жить — умей вертеться». «Посмотрю, как он у меня теперь на суде повертится!» — с негодованием подумал он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Снег хлестал по высоким окнам здания. Дрожали и дребезжали стекла. В кабинете стало темно. Николай Иванович Голубев зажег свет и сел разбирать бумаги. На глаза попалось письмо рабочих мастерской по поводу Кочкарева.
Голубев вспомнил, как впервые увидел Никанора Никаноровича. Машинным залом руководил молодой способный инженер Иваков, и оставалось только подыскать человека для заведования мастерской. Тогда и подвернулся Николаю Ивановичу Кочкарев.
Солидный и представительный, он вошел в кабинет Голубева и, назвавшись, подал ему рекомендательную записку. Она была от прораба, который раньше работал вместе с Николаем Ивановичем.
Прочитав записку, Голубев взял у Никанора Никаноровича трудовую книжку и, перелистывая, стал смотреть записи. В них значилось, что он работал мастером, техноруком, прорабом ремонтно-строительной конторы. Голубев обрадовался: Кочкарев знал строительное дело.
Возглавив мастерскую, Никанор Никанорович проявил необыкновенное рвение. Голубев, наблюдая за Кочкаревым, был доволен: ему нравились его опыт, хватка.
За окном продолжала неистовствовать метель. Голубев протянул руку к письму, которое лежало перед ним. Он читал его уже несколько раз и каждый раз находил что-то новое. И вообще, оно скорее было похоже на статью, чем на письмо. В нем сквозила уверенность, глубокая убежденность в позиции, которую занимали рабочие в отношении Кочкарева. Голубев отдавал себе отчет, что письмо било не только по Кочкареву, но и по нему самому как главному инженеру.
Николай Иванович не любил делать опрометчивых шагов, он не относился к числу руководителей, которые легко впадают в гнев, выходят из себя, — он предпочитал руководствоваться разумом. К рабочим относился дружелюбно. Дружелюбно был настроен и к Буданову. Он понимал, что Кочкарев не писал бы докладных, если бы между ним и Будановым не было конфликта. Разрешить же конфликт — дело сложное. И когда обратился к общественности, воочию убедился в этом. Буданов стойко отметал нападки Кочкарева, а теперь даже перешел в наступление. Конфликт достиг апогея, породил новые сложности. Приходилось уже разбирать не Буданова, а Кочкарева, а он за короткое время поднял столярную мастерскую, добровольно взял на себя задачу постройки домика и оранжереи и блестяще справился с нею. Предполагалось в будущем построить помещение для хранения многочисленных баллонов, еще
