– Да, – сказала она, улыбаясь Бенжамину.
– Да.
Она наклонилась над блокнотом и сделала еще несколько заметок. Прошло две недели со дня смерти мамы. Двенадцать дней с того дня, когда он решил плыть, пока у него не кончились силы. Первые сутки после того, как его вытащили из воды, он провел в больнице. На следующий день его спросили, планирует ли он повторить попытку, и, получив отрицательный ответ, объявили его здоровым. Его спросили, готов ли он пройти специализированное лечение у психиатра, и он согласился. Его отпустили домой. Дальше были дни, о которых он почти ничего не помнит. Он сидел дома, никуда не выходил. Он помнил, что оба брата навестили его в квартире. Видимо, Пьер принес с собой сладкий рулет, он с детства не ел такого. Он не помнил, о чем они говорили, но помнил рулет. Лишь через несколько дней, начав терапию, он потихоньку стал возвращаться в себя. Три дня, растянувшиеся на неделю, беседа, связавшая его с реальностью, поставившая его на землю.
– Сегодня наша третья, последняя встреча, – сказала психотерапевт. Она украдкой взглянула на часы, висевшие на стене над его головой. – Я бы хотела, чтобы оставшееся время мы посвятили отдельным событиям вашего детства, если вы не против.
– Хорошо, – ответил Бенжамин.
– Я бы хотела, чтобы мы еще раз поговорили о том, что произошло в трансформаторной будке.
В кармане брюк Бенжамина что-то завибрировало, он достал телефон. Сообщение в группе, которую Нильс создал в день смерти мамы. Он назвал группу «Мама», а Пьер сразу же переименовал ее в «Муми». Бенжамин так и не понял зачем. В шутку? Они никогда так ее не называли при жизни. Он быстро прочел сообщение и положил телефон на стол рядом с креслом.
– Вы чем-то взволнованы? – спросила психотерапевт.
– Нет, все в порядке, – ответил Бенжамин. Он отпил воды из стакана, стоявшего на столе. – Нильс пишет, что хочет, чтобы на похоронах звучала Piano Man[8].
– Piano Man? – спросила психолог.
– Да, песня такая.
До похорон оставалось меньше суток. Нильс как одержимый планировал все в последний момент. Он написал в сообщении, что это была любимая песня мамы, поэтому она отлично подойдет. Бенжамин тоже помнил, как она ставила ее детям, когда они были маленькими, она просила всех замолчать и внимательно слушать текст, а когда песня заканчивалась, мама говорила «му-а!» и прикладывала руку ко рту, словно снимала с него поцелуй и посылала всем в комнате. Бенжамину было неважно, будет ли она звучать на похоронах. Но в его теле тут же поселилась тревога, потому что он знал, что сейчас начнется: Пьер не позволит Нильсу уйти просто так. Снова завибрировал телефон. Бенжамин наклонился и посмотрел.
– Ха-ха, – написал Пьер.
И начались взаимные атаки, три точки в окошке сообщения прыгали, яростные точки злых подколок Пьера и оскорбленной души Нильса плясали на экране.
– Что ты имеешь в виду? – написал Нильс.
– Прости. Я думал, ты пошутил. Песня о спившемся пианисте, который играет в захудалых барах. На маминых похоронах. Ты что, серьезно?
– Мама любила ее. Как она может не подойти?
– А моя любимая песня – «Thunderstruck»[9] AC∕DC. Ты думаешь, я хочу, чтобы она звучала на моих похоронах?
Тишина. Еще одна рана поверх других, еще одна порвавшаяся тоненькая нить между двумя братьями. Бенжамин положил телефон в карман.
– Похороны завтра? – спросила терапевт.
– Да, – ответил он.
Психотерапевт тихо улыбнулась.
– Итак, – сказала она и наклонилась вперед, – я бы хотела, чтобы мы вернулись к трансформаторной будке.
– Хорошо, – ответил Бенжамин.
Он не видел в этом никакого смысла. Он уже рассказал все, что помнил о том дне. Он рассказал все, что помнил о своем детстве, поделился всем, что он пережил вместе со своими братьями, рассказал то, что никому не рассказывал, даже им. Он рассказал о березовой роще и о лютиках, рассказал даже о самых тяжелых воспоминаниях, о том, что изменило его. О погребе. О дне летнего солнцестояния. О смерти отца. Идея была в том, что он сможет лучше понять себя, что он осознает себя как сумму всех своих рассказов. Но теперь все эти истории валялись перед ним, как фрагменты пазла, и ни он, ни психолог не знали, как сложить из них единую картину. Он понял: то, что он сделал с собой после маминой смерти, было следствием всего остального. Только не мог понять, каким именно.
– Думаю, сейчас нам предстоит сделать большой рывок, – сказала психолог. – Этот рывок может оказаться очень трудным. Вы готовы?
– Да.
– Я хочу, чтобы мы вернулись к трансформаторной будке.
Он видит перед собой маленькое здание в чаще леса. К нему ведет тропинка, едва протоптанная, а может, и вообще не протоптанная, может, тропинки и вовсе нет. Писк комаров и пение птиц совсем рядом, а дальше жужжание из здания, тихий гул электрического тока, текущего по проводам внутри дома и вокруг него и расходящегося по столбам в лесу. Домик выглядит почти идиллическим. Маленькая избушка в чаще, в ней никого, снаружи электрический лес, столбы стоят симметричными рядами, наверху у них черные шапки, сверкающие на послеполуденном солнце. Ветра почти нет. Он помнит, что идет последним, за братьями, он помнит их затылки перед собой.
– Вы идете за братьями, подходите к трансформаторной будке и открываете взломанную калитку, – говорит психолог. – Сейчас вы по другую сторону забора. Вы заходите в маленький дом. Вы видите то, что перед вами?
– Да.
Он помнит черный мох на стенах. Гул текущего по проводам электричества. Лампа на потолке горит тусклым светом, он помнит, что удивился – так много электричества вокруг, а лампа горит так тускло. Его братья в свете солнца снаружи, они все видят, он слышит их голоса, приглушенные крики, уносимые ветром, Нильс зовет его обратно. Говорит, что здесь опасно. Когда Бенжамин приближается к стене электричества, крики становятся громче, но он их не слышит, они, словно эхо, звучат где-то далеко, на другом берегу озера в тот тихий вечер, когда они с Пьером бросали камешки в воду.
– Вы стоите в доме, – говорит психотерапевт. – На руках у вас собака, вы все еще рядом с проводами. О чем вы думаете?
– Что я неуязвим.
Он помнит, как стоял в потоке неистового электричества – невредимый! Это ощущение: он может делать все, что хочет, с ним ничего не случится. Он находится в центре урагана, все вокруг него рушится, но ни волосинки не падает с его головы. Ток, текущий по стенам, принадлежит ему, он попал в самое ядро, он победил, вся мощь и энергия здесь его!
– Вы поворачиваетесь к выходу, – сказала психотерапевт. – Вы смотрите на братьев. Вы стоите слишком близко к проводам. Вы ничего не трогаете, и все-таки вас бьет током.
