Бенжамин ворочается в постели. На улице действительно темно, там действительно летняя ночь. Он достает телефон и набирает Пьера. Много гудков, но потом тот берет трубку. Бенжамин сразу же слышит, что с братом что-то не так, речь невнятная, вялая.
– Как-то мне не по себе, – говорит Пьер.
Пьер только что лег, приняв снотворное. Он не мог заснуть, а потом увидел мамины таблетки и решил, что они могут помочь.
– Сколько ты принял? – спрашивает Бенжамин.
– Одну, – говорит Пьер, а потом добавляет, задумчиво и немного лукаво: – А может, и еще две.
Пьер откладывает телефон в сторону, в нем что-то шуршит, Бенжамин слышит его медленные шаги по полу, он берет что-то и возвращается.
– Две! – кричит он. – Таблетки у меня в руках. Я выпил две, а потом я решил испытать себя, узнать, как долго смогу не заснуть.
Он хихикает.
– Все было нормально, а вот теперь… – Пьер вздыхает, внезапно погрустнев. – Теперь мне не по себе.
Бенжамин слушает его невнятный лепет, потом все стихает, в трубке лишь дыхание Пьера.
– Эй! – говорит Бенжамин. – Ты там?
– Что за хренова лампа? – бормочет Пьер. Снова замолкает. – Как ее, черт подери, выключить?
Они заканчивают разговор, экран телефона какое-то время освещает комнату своим светло-голубым светом, а потом гаснет, и комната погружается во мрак. Бенжамин пытается бороться с бессонницей так, как советовала ему психотерапевт. Примите мысль, рассмотрите ее и отпустите. Примите следующую мысль, рассмотрите и отпустите. Но с последним шагом у него явные проблемы, одна мысль цепляется за другую, и он все глубже погружается в ассоциации, забывает первоначальную мысль, начинает все заново. Он снова достает телефон и набирает номер Нильса. Тот отвечает, как всегда, официально, произнося фамилию.
– Я тебя разбудил? – спрашивает Бенжамин.
– Нет, – отвечает Нильс. – Я лежу в постели. Собирался засыпать.
Он слышит, что у Нильса приглушенно играет классическая музыка.
– Я перечитал мамино письмо, – говорит Бенжамин.
– Так, – тихо отвечает Нильс.
– Так странно…
– Что?
– Что она ничего такого не говорила, пока была жива.
– Знаю.
Его голос очень спокойный, такой уверенный, несмотря на все, что случилось. Бенжамину всегда казалось, что Нильс смог пережить свое детство, потому что никогда не пускал его внутрь себя. Иногда он даже задумывается над тем, сможет ли Нильс стать счастливым. По крайней мере, он выглядит таким в их редкие встречи. Но иногда, когда Нильса никто не видит, например когда он наливает себе кофе или смотрит в окно, в глазах брата Бенжамин видит горе.
– Можно тебя кое о чем спросить? – говорит Бенжамин.
– Говори.
– Ты помнишь свой выпускной?
– Да.
– На следующий день ты уехал в Центральную Америку. Ты уезжал рано утром. Помнишь?
– Да.
– Я лежал в постели и прислушивался к звукам за дверью, я слышал, как ты уехал. Почему ты не зашел ко мне попрощаться?
– Мне не разрешили.
– Не разрешили?
– Мама и папа сказали, что ты плохо себя чувствуешь. И просили тебя не беспокоить.
Тишина в трубке. Дыхание двух братьев на фоне тихой музыки.
– До завтра, Бенжамин.
– До завтра.
– Все будет хорошо.
– Да.
Ночь сменилась ранним утром.
Он снова зажигает лампу, садится на маминой постели и перечитывает ее письмо. Один листок, исписанный с обеих сторон, ее неповторимый почерк, в некоторых местах неразборчивый, но в целом кристально ясный, не оставляющий сомнений; текст, связывающий нитями десятилетия, привязывающий все к загородному дому; маленькое письмо, в котором есть все, что вертелось у них на языке, но так и не было высказано.
Комната уменьшается.
Он закрывает глаза и, видимо, засыпает, по крайней мере, ему так кажется, потому что, когда он снова открывает глаза, в комнате становится светлее. Он смотрит в окно, на крыше дома напротив – маленький желтый уголок, на сером бетоне – лучи восходящего солнца.
Глава 23
Поток
– Не знаю, как я выбрался из воды. Думаю, я был без сознания. Мое первое воспоминание: я лежу на дне моторной лодки, слышу вокруг громкие голоса, чувствую чьи-то руки на моей спине. Помню, что меня вырвало на руки водой, попавшей в легкие, вода была теплой, и мне было приятно.
Рассказывая, он смотрел в пол, но, закончив, поднял глаза и встретился с ней взглядом. Психотерапевт записала что-то в блокноте; во время разговора она скрывала от Бенжамина свои заметки, но иногда ему удавалось разглядеть какие-то чернильные кляксы на листке, маленькие крючочки, недописанные предложения, бессмысленные слова.
– Вот и все, – сказал Бенжамин. – А потом я попал сюда, к вам.
Это была их третья встреча. Два часа за один раз, наконец какая-то понятная схема. Терапевт была очень четкой. Раньше с людьми, пытавшимися совершить самоубийство, почти всегда обращались по-медицински, так она выразилась. Ставили диагнозы, прописывали таблетки. Но теперь все знают, что рассказ пациента чрезвычайно важен – она назвала Бенжамина экспертом, знатоком своей собственной истории, и он был до глубины души польщен, даже тронут, может быть, потому, что она не сказала, что он болен, наоборот – его впечатления имели решающее значение. По большей части она молчала, пока он рассказывал, иногда задавала наводящие вопросы, по некоторым из них становилось понятно, что она разговаривала с его братьями, и он был не против – он дал свое согласие. Час за часом он откровенничал. В этом было все. В первый раз, придя на прием, он удивленно заметил, что в здании было два входа. Один использовался для того, чтобы входить, а другой – чтобы выходить, это было гениально; такая система шлюзов минимизировала риск встречи пациентов друг с другом. И все равно Бенжамин чувствовал, что знает об остальных посетителях больше, чем ему хотелось. В первый раз ему понадобилось зайти в туалет, и через тонкие стенки туалета он услышал чужой разговор; именно в тот момент, когда Бенжамин нажал кнопку смыва, человек за стенкой разрыдался. Здание было большим, длинный коридор, за дверьми которого человеческие горести по очереди вылезали на поверхность. Бенжамин осторожно постучал в ту дверь, на которую ему указали в регистратуре, из-за нее послышался голос: «Да?» В голосе звучало удивление, словно она не ждала его. И он вошел. Психотерапевт – высокая крупная женщина в маленькой комнате, два кресла и письменный стол. Они сели напротив друг друга, и он, эксперт по самому себе, рассказал свою историю, а она слушала; час за часом он рисовал ей портрет своего детства и юношества и наконец закончил.
