А глядишь: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло[261].
Сознательная критическая заостренность изображенной живописцем сцены из крепостного быта была очевидна. И хотя некоторые критики, в частности Константин Дмитриевич Кавелин, упрекали художника за явную тенденциозность, и почитателям картины, и ее хулителям было очевидно: продажа людей навсегда осталась в постыдном прошлом.
Если история государства Российского до отмены крепостного права могла восприниматься и излагаться как история дворянства par excellence (по преимуществу), то после этого рубежа ситуация изменилась. Был подрублен один из столпов, на которых держалось здание российской государственности. Вспоминать о былых заслугах благородного сословия перед престолом и Отечеством в пореформенной России было не модно. Российское дворянство олицетворяло в глазах либералов и прогрессистов самые мрачные и тёмные стороны былого — «это ужасы крепостного права, закладыванье жен в стены, сеченье взрослых сыновей, Салтычиха и т. п.»[262]. Дворянству было отказано в праве иметь будущее. С этим категоричным утверждением, безусловно, соглашались люди, стоявшие на диаметрально противоположных концах социальной лестницы. Персонаж романа Боборыкина «Жертва вечерняя» талантливый молодой учёный Александр Петрович Кротков, узнав, что дворяне тратят большие деньги за границей, безапелляционно заявил: «Ведь это всё равно-с, российские помещики, доживающие теперь свой век, ни здесь в России, ни там ни на что не полезны. Так лучше уж пускай они поскорее разорятся»[263]. Так рассуждал рационально мыслящий литературный герой эпохи Великих реформ, а логический вывод из рассуждений подобного рода сделал член Императорской фамилии. Младший брат императора Александра II великий князь Константин Николаевич с цинизмом и злобой произнес знаменательную фразу: «Плевать на дворянство»[264].
Благородное сословие Российской империи, веками приученное к служению престолу и Отечеству, бесславно сходило со сцены. Дворянское сословие не смогло осознать всей меры ответственности, в том числе и ответственности экономической, за грядущую судьбу своей страны. «Да, Россия богата, но в будущем и с условием затраты на нее капиталов, а их-то и нет, и некогда ждать будущих доходов, ибо надобно жить и платить деньги. Россия — это огромное поместье, которое владелец получил с лесами, рыбными ловлями, минеральными богатствами в недрах земли, но без капиталов и с огромными долгами. Это имение может дать много в будущем, но надобно исправить настоящее…»[265] — эту афористически точную характеристику положения России накануне отмены крепостного права 19 ноября 1859 года сформулировал Александр Васильевич Головнин в письме, адресованном генералу Дмитрию Алексеевичу Милютину. Пройдет несколько лет, и Головнин, и Милютин станут ключевыми фигурами эпохи Великих реформ. В результате проведенной выкупной операции помещикам в качестве выкупных сумм было выдано 902 миллиона рублей, из которых 316 миллионов было зачтено в уплату помещичьих долгов банкам. Чтобы оценить грандиозность этой суммы, следует знать, что общая сумма государственных расходов Российской империи на 1862 год составляла 310,6 миллиона рублей. Бюджет на первый пореформенный год был сверстан с учетом дефицита в 14,8 миллиона рублей. После отмены крепостного права господствовала всеобщая эйфория. Даже не склонные к сантиментам государственные мужи видели будущее страны исключительно в розовом свете: «…наше финансовое положение представлялось вообще в благоприятном виде; по крайней мере можно было обольщаться радужными надеждами на будущее. Нам казалось тогда, что и по финансовой части мы вступаем в новую эру возрождения; мы ждали блестящих результатов от разнообразных преобразований, частью уже утвержденных и вводившихся в действие, частью находившихся еще в разработке, по всем частям государственного хозяйства»[266].
