ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
В СТРАНЕ МИРАЖЕЙ.
Своим рождением эта книга обязана трем немаловажным обстоятельствам: любви к истории, любви к детективам, любви к логике.
Три эти привязанности, причудливо переплетаясь, и заставили однажды обложиться кубометрами книг, после того, как стало окончательно ясно: что-то не в порядке с наукой историей. Весьма даже не в порядке. Настолько, что отдельные циники все настойчивее (и аргументированно, между прочим!) начинают заявлять, что наука сия страдает, мягко говоря, некоторыми недостатками и кое в чем чертовски напоминает даже и не науку вовсе: то ли рабочую практику языческих шаманов, то ли абсолютно лженаучные забавы вроде пресловутой уфологии. Поскольку методики очень уж похожи…
Прежде всего, история — не из тех наук, которые совершенно справедливо принято называть «точными». Методы точных наук давным-давно отработаны и, в общем, исключают бесплодные умствования, основываясь на жестких правилах эксперимента.
Попробуем рассмотреть, как происходит, к примеру, процесс научного открытия в ядерной физике.
Предположим, что, как стало известно с некоторых пор, существует в природе загадочная элементарная частица под названием «пи-мезон» — и сколько она существует, столько ядерные физики пытаются ее раздробить. Только не спрашивайте, зачем. Не исключено, что физики сами толком не знают. Так уж полагается. Есть некоторые стереотипы поведения, которым должно следовать. Приличный итальянец просто обязан быть усат и пылок, ковшиками пить чинзано и граппу, а жене изменять даже в ее присутствии. Приличный француз обязан обжираться лягушачьими лапками, восклицая «о-ля-ля!».
Приличный российский интеллигент обязан быть нищим ничтожеством, но при этом за рюмкой паленой водки играючи решать на кухне мировые проблемы любой степени сложности.
Точно так приличный ядерный физик обязан дробить элементарные частицы, иначе он и не физик вовсе, а недоразумение…
Однако пи-мезон с момента своего открытия упорно сопротивлялся любым попыткам его раздробить, подобно золотому яичку Курочки-Рябы. Резерфорд бил-бил — не разбил, упарился и отступился. Эйнштейн бил-бил — не разбил, плюнул и переключился на теорию относительности. Петр Капица, и тот ничего не добился, со зла обозвал попытки раздробить пи-мезон буржуазнейшей лженаукой, вернулся в СССР и стал изобретать транзистор…
И вот тут появляется та самая мышка-норушка, даже две — Трубецкой и Рабинович, амбициозные кандидаты физико-математических наук, ниспровергатели авторитетов. Прошлые неудачи им не указ, титулованные предшественники, уверяющие, будто пи-мезон раздробить невозможно — динозавры прошлых эпох. Дело в том, что однажды, маясь с жестокого похмелья в длиннющей очереди за бочковым пивом, а ведь известно, что похмельный мозг раскрепощен и склонен к шокирующим обобщениям, они глянули друг на друга и поняли друг друга без слов: черт побери, да ведь разгадка в том, что по прямому пи-мезону нужно молотить не чем попало, а непременно пучком трехвалентных электронов и напряжением в двести мегагерц!
И закипела работа. Мытарства нашей парочки таковы, что их описание не уложится и в десять толстенных томов. Финансирования нет, аппаратуры нет — а потому приходится тратить на экспериментальную установку свои скудные зарплатишки, да вдобавок красть автосигнализации с машин новых русских, раскурочивать светофоры и даже свинчивать изоляторы с трансформаторных будок, иначе не соберешь установку.
Никто их не понимает, окружающие насмехаются, дети хамят, знакомые больше не дают в долг, трансформаторы бьют током. «Шлемазл! Мишуген! — кричит жена Рабиновича. — Ты только себе подумай: где уже Эйнштейн и где ты? Нет, я, точно, уеду к сестре Розе в Хайфу, она сделает вызов, у нее там две кондитерских!» Жена Трубецкого молчит, но систематически изменяет с соседом-прапоршиком, потому что вся без остатка энергия законного мужа уходит на монтаж установки.
Но вот великий труд закончен — новые русские их не поймали, милиция не накрыла за надругательством над светофорами, и даже трансформатор током стеганул, по правде говоря, слабовато. Установка начинает работать — и вскоре наши герои разносят пи-мезон вдрызг, вдрызг, вдрызг!
Думаете, все в порядке? Нет, это еще полдела…
Пережив триумф, не умерев от инфаркта и выйдя из запоя, наши герои пишут статью и отсылают ее в ученый журнал. Боже упаси, никаких завлекательных заголовков вроде: «Великое достижение!», «Мировая сенсация!» Статья именуется скромненько: «К вопросу о делимости пи-мезона». Так уж положено в научном мире: серьезная статья, даже подрывающая основы и ниспровергающая авторитеты, непременно должна называться «К вопросу о…».
Статья напечатана, повергнувши ученый мир в шок. Но и это еще полдела…
Таковы уж понятия в ядерной физике, что никто не верит на слово авторам одиночного эксперимента. Необходимо, чтобы сей эксперимент повторили другие исследователи — и пришли к точно таким же результатам. Или, наоборот, доказали, что первый эксперимент — чушь собачья. И вот сразу несколько ученых начинают в полном соответствии с указаниями Трубецкого и Рабиновича бить по пи-мезону: Титькинс в Глазго, Сакура Макаки — в Токио, Кастратти — в Милане, поляк с непроизносимой фамилией — в городе с непроизносимым названием.
Долго ли, коротко — но, наконец, от вышеупомя нутых приходят отзывы на четырех языках, и суть их схожа: русские оказались правы, пи-мезон и в самом деле рассыпается на составные части, если долбануть по нему потоком трехвалентных электронов и напряжением в двести мегагерц!!!
Вот это уже — признание. По всем правилам. Срочно созывается международная научная ассамблея. В первом ряду сидят побритые, приодетые трезвые Трубецкой с Рабиновичем, старательно притворяясь скромными жены — тут же. В последних рядах шипят завистники, у которых не хватило мозгов применить трехвалентные электроны: «Да вы только гляньте на эту жидовскую харю: с его-то шнобелем да Нобеля! А Трубецкой, точно вам говорю, еще в запрошлом годе казенный осциллограф пропил! А лаборантка Варька от него беременная! И вообще он не Трубецкой, а Кердыбабаев!» Но тут встает самый главный в мировой ядерной физике — зубр, мамонт, глыба и эпоха, благородная проседь, смокинг, яркий орден на груди. Тот, кто некогда паяльник подавал Резерфорду, карандаши точил Эйнштейну, за пивом бегал для Петра Капицы. И в мертвой тишине толкает речь, изящными академическими оборотами:
— Ну, вы, пацаны, чисто-конкретно! Мы-то поначалу думали, что вы нам фуфло толкаете, а вы, эвона, ниспровергли эпохально! В авторитете вы отныне, без базаров! Сам лично телегу напишу насчет Нобелевки!
