Через несколько дней ко мне в ЦУПе подошел Константин Петрович Феоктистов и сказал:
– Есть предложение: лететь тебе…
Помню, только спросил:
– С кем?
– С Романенко…
Вот так сразу… Из любой книжки по космонавтике можно узнать, как тщательно подбираются экипажи. Работают специальные группы ученых-психологов. Проводятся тесты на психологическую совместимость, многочасовые эксперименты. Скажем, в одной из анкет, которую надо заполнить, пятьсот вопросов. Непростая это проблема выбор членов экипажа. А тут вот так: полетишь с Романенко? И надо давать ответ.
Я стал вспоминать: кто же такой Романенко? Не часто пересекались мы с ним на занятиях. Лицо у него такое открытое, симпатичное. Энергичный. Кажется, увлекается подводной охотой, так же как и я. По-моему, неравнодушен к английскому языку, то ли владеет свободно, то ли терпеть не может… С Филипченко, с Губаревым мы месяцами вместе работали на земле, готовились к полетам. А тут нужно было отправляться в длительную космическую экспедицию практически с чистого листа.
Секунд тридцать ушло у меня на эти беглые воспоминания. Я ответил односложно: «Согласен…»
Оставалось ждать окончательного решения. Позже я узнал, что отправиться в экспедицию на «Салют-6» предложили еще нескольким бывалым космонавтам, но энтузиазма они не проявили.
Почему после полета основного экипажа на старт не вышли дублеры? Руководители подготовки считали, что после неудачи в экипаж должен быть включен человек, прошедший проверку космосом, имеющий опыт стыковки.
А у меня имелся в послужном списке длительный и признанный успешным полет с Губаревым. В случае возможных чрезвычайных обстоятельств такой космонавт да и экипаж будут чувствовать себя на орбите уверенно. Вот и появилась идея к одному из дублеров, который хорошо знал программу полета (это был Юрий Романенко), добавить кого-то из «стариков».
Именно поэтому ко мне подошел Константин Петрович… Его предложение, конечно, стало известно и моим коллегам. Один из них настойчиво, казалось бы, из лучших побуждений убеждал меня: «Послушай, зачем тебе идти в такой длительный полет? Пусть молодые, кто еще ни разу не был на орбите, пробуют силы. Кандидаты в космонавты готовы на все. А ты уже слетал. Можешь полет себе сам выбрать…»
И в самом деле, предстоял трехмесячный полет. Иными словами, после 63-х суток – именно такого рубежа достигла тогда советская космонавтика – надо было шагнуть к 96-дневному! Тогда это представлялось проблематичным. Подсознательно я чувствовал, что три месяца – это очень долго… Помню, я вполне искренне ответил тогда своему советчику: – Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринева из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться.
Почему же длительные полеты на тот период «не котировались» среди бывалых космонавтов? Дело в том, что альтернативой сложному длительному полету была гостевая экспедиция в составе международного экипажа. А международный экипаж – это в два раза больше наград и приятной шумихи. В те дни планировался первый международный полет – советско-чешский.
Длительный полет – это в несколько раз больше риска, больше сложностей, нервного напряжения. А мне очень хотелось подольше поработать на орбите. Солидного по меркам советской космонавтики 47-летнего возраста я тогда не чувствовал. А трехмесячный полет давал возможности для прорывной научной работы, для экспериментов, к которым я так пристрастился в первом полете.
Я сдавал экзамены. Романенко экзаменов не сдавал: как дублер Коваленка, он это сделал раньше. Огромный зал, полукругом стояли столы. За ними – несколько десятков экзаменаторов. В центре зала за маленьким столиком – я. Передо мной стопка чистых листов и несколько карандашей. Тут я впервые порадовался, что не умею пользоваться шпаргалками и никогда к ним не прибегал. Правило неизменное, китайское – опора только на свои силы.
Шел час за часом. Экзаменаторы менялись, а я оставался… На дотошность тех, кто спрашивал, не обижался, знал: космос ошибок не прощает. Развитие космической техники идет своим путем. Когда-то главную роль в корабле играла автоматика. Да и первые задания космонавтам были относительно простые: попробовать поесть, попробовать попить, выглянуть в иллюминатор, попробовать выйти из кресла. Мы только присматривались к космосу, пытались понять роль человека в его освоении. В 1977-м и сложной техники было много, и научная программа насыщенная. Потому и экзамены сложнее.
Кто бы мог подумать во время тренировки в 1974 году, что в 1978 я буду проверять электроразъем в пустоте открытого космоса?
Когда нас провожали, главный конструктор Юрий Павлович Семенов сказал: «Ребята, вы только состыкуйтесь, больше ничего можете не делать». Ну – уж нет! У меня настроение было, как и перед первым полетом: Поехали на работу! Если ты отправляешься в космос не как на работу, а как на подвиг, значит, ты просто не готов к полету.
Если бы мне сегодня довелось выбирать напарника для длительного полета – я бы выбрал Юрия Романенко, с которым провел в космосе рекордные на тот момент 96 суток. Я старше его на тринадцать лет. Для меня это был второй полет, а по продолжительности работы в отряде космонавтов я был одним из самых опытных. У Юрия это был первый полет. У В. Глушко тогда возникла здравая идея: посылать в полет одного летавшего и одного не летавшего.
Перед командировкой на орбиту я сказал: Юра, если ты мне будешь доказывать, что ты летчик, командир, а я всего-навсего бортинженер, а я тебе буду говорить, что я летавший и у меня есть опыт полета, а ты в первый раз, мы начнем каждый раз выяснять, кто главнее – испортим полет.
Давай, говорю, сделаем так: и я не летавший, и ты не командир, и вообще нет в космосе, ни Романенко, ни Гречко. А есть экипаж. Пусть нам дают задание на экипаж, а мы его выполним. Мы даже подсказали такой принцип и ЦУПу: «Вы нам не указывайте, что делать „Таймыру-1“ (позывной Романенко), а что „Таймыру-2“ (мой позывной). Просто сообщайте: „Таймыры“, выполните то-то и то-то, а кому что делать мы сами разберемся».
Как условились, так у нас в полете и было. И, я думаю, у нас был один из лучших экипажей в истории пилотируемых полетов. Мы ни разу с ним толком не поссорились. Знали твердо: когда хватает просто здравого смысла, тогда полет идет очень хорошо. И Юра, конечно, молодец, он был моложе, но оказался очень выдержанным, смелым, умным. Право слово, если буду опять лететь на три месяца, то только с ним.
Так получилось: с Юрой мы ни разу не поссорились. А потом, после полета, я с женой раза три, наверное, все-таки ссорился. Просто, на орбите осознаешь ответственность за большое дело. Там мы сдерживаемся, а на Земле позволяем себе распуститься. Ведь в космосе было ясно: если ты хочешь что-то сказать партнеру по полету, сперва посмотри на него, в каком он состоянии. А после рассуди, как сказать – в мягкой манере, в жесткой или вообще сейчас промолчать и отложить этот разговор. А на Земле мы так бережно друг к другу не относимся, подчас говорим, не думая. Длительный полет – это школа взаимоотношений.
