— Давай гранату, — сказал водитель Саша.
— А ты своей, — прихмыкнул мужичок с веревкой.
— Ну, жмоты, блин, — сказал водитель Саша. Он зашел внутрь, крикнул там два раза грозным голосом, выбежал и спрыгнул вбок с крыльца.
В доме грохнуло глухо, стекла зазвенели, но не вылетели. Мужичок сходил, отвязал веревку и вскоре стоял на крыльце, по-хозяйски наматывая ее на кулак, и никто не спросил у него, что там, в погребе.
— Ну, не вспомнил? — спросил Саша.
— Нет, — сказал Лузгин. — Надо бы с улицы посмотреть. Со дворов-то, блин, все одинаково.
— Ну, значит, с улицы посмотрим, — сказал Саша.
Они и трех домов не миновали, осторожной цепочкой продвигаясь по запорошенному снегом придорожному кювету — там, дальше, в конце улицы, другие люди тоже шли кюветом, только слева от дороги, а на самой дороге слабо дымил большой подбитый грузовик, — как Лузгин наткнулся взглядом на столб с фонарем, и ворота, и широкие окна, быстро догнал Сашу и стал хватать его за плечо. Водитель Саша молча расширил глаза в знак вопроса, и Лузгин так же молча потыкал пальцем в сторону ворот.
— Ты уверен, Василич? — Голос у Саши почему-то был недовольный, и Лузгин кивнул с максимальной серьезностью. — Ты смотри, блин, целехонький… Стоять, мужики! Вспышка справа!
— Какая вспышка? — шепотом крикнул Лузгин.
Саша, кривя губы, сказал: «Ха-ха-ха» — и стал командовать, куда кому бежать и кому где оставаться.
— Давай, Василич, под забор. Если дернешься, сам пристрелю. И тебя, Храмов, тоже.
Водитель Саша и еще два человека побежали к воротам, трое других быстро скрылись в соседнем дворе. Железная калитка у ворот была полуоткрыта, и только Саша заглянул внутрь, как по железу лупануло градом, но Саша увернулся, и двое, что были с ним, отошли немного от ворот и, одинаково широко отводя руки в сторону, большой дугой забросили во двор по осколочной гранате, дождались, когда там грохнуло, и бросились в калитку, стреляя от живота. Лузгин сквозь щели в штакетнике и ветки кустов увидел, как они мелькнули и скрылись за кирпичным углом дома, белым с красными узорами кладки, потом туда же юркнула Сашина кургузая фигура. Автоматный грохот разом стих, не слышно было ни шагов, ни голосов, только Храмов рядом шмыгал носом, да в конце улицы раздавалось автоматное татаканье. Из-за угла донесся звон и треск бьющихся стекол, и через несколько мгновений в доме бухнули один за другим несколько глухих взрывов, окно, напротив которого они лежали под забором, лопнуло с плоским звуком и забросало их осколками. Пора и нам, решил Лузгин, вскочил и побежал к калитке.
Широкий оконный проем, за которым позавчера Лузгин видел сквозь тюль черноволосые и бритые головы в электрическом свете, темнел голой рамой с косыми фрагментами стекол, драная занавеска свисала наружу. Посреди двора боком к Лузгину стоял человек, натянутая веревка уходила за угол дома. Двумя руками человек рванул ее к себе, попятился спиной и сел на землю. Лузгин сдавленно крикнул: «Не надо!» — и бросился вперед, в ужасе, что не успеет.
Крышка погреба была откинута навзничь, рядом стоял водитель Саша с круглой гранатой в руке, и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Лузгин заорал на него:
— Что ты делаешь, гад? Там же свой, я тебе говорил!
Саша пожал плечами, глянул в горловину погреба, потом на гранату в руке, хлопнул себя по лбу свободной ладонью, сказал: «О, е!» — вразвалку пошел к дому и закинул гранату в окно. «И не хрен на меня орать», — сказал он Лузгину. Через забор соседнего участка перелезали трое, что были посланы в обход, и Саша обругал их в хвост и в гриву. У крыльца лежал на спине убитый парень в куртке наподобие лузгинской и грязных кроссовках. Другой, в полосатой нарядной рубашке, заляпанной красным и черным, лежал поодаль, возле погребного люка, вниз лицом. Один из партизан, первыми вбежавших во двор, теперь сидел на ступеньке крыльца, держался за бок и раскачивался, а тот, что дергал за веревку, стоял над раненым и возился с пуговицами его бушлата. Лузгин доковылял до погреба и опустился на колени возле черного проема.
— Ломакин! — крикнул он в глубину. — Ты жив, Ломакин?
Ответа не было. Ну, как же так, горько подумал Лузгин, как же так, неужели? Он так спешил, так старался, и все напрасно… И тут из глубины раздался хриплый голос:
— Это ты, что ли?
— Я, я! — как немец, заорал Лузгин, — Конечно я, Ломакин, кто же еще!
— Ну ни хрена себе, — сказал внизу Ломакин. Лузгин вскочил и стал махать руками Саше.
— Там цепь! Он там на цепи, надо чем-нибудь, ну, это…
— Поди-ка, воин, топор поищи, — сказал водитель Саша одному из подошедших от забора. — Не суетись, Василич, успокойся.
— И там темно, фонарь нужен!
— Да где я тебе фонарь достану, е!
— Да в доме же, — рассерженно сказал Лузгин и побежал к крыльцу.
— А ну вернись, — приказал ему Саша, но Лузгин отмахнулся, не глядя. Ручка на двери была простая, облупленного белого металла, он потом долго ее помнил, эту ручку, и как взялся за нее и потянул, дверь подалась со скрипом, но легко, и позади него закричали Саша и кто-то еще, совсем рядом; Лузгин обернулся в движении. Тот, что возился с раненым, схватил его за край пуховика и дернул на себя, и в следующее мгновение Лузгин уже летел с крыльца спиной вперед, как в замедленной съемке, ручка вырвалась из пальцев, оставив дверь полуоткрытой, и сваливший Лузгина партизан сам повалился тоже, а раненый сидел, как и сидел, и тут от двери полетели щепки, и раненый задергался, из его груди стали вырываться клочья; Лузгин грохнулся о землю, задрав ноги, а следом упал и раненый, будто в воду соскользнул с бортика бассейна.
Во дворе поднялся такой ужасный грохот, что звук внутри дома уже не различался. Дверь моталась и билась под пулями, и тот, сваливший Лузгина, полз на карачках с автоматом, прячась за крыльцо, а раненый лежал бугром, не шевелился.
Стрельба закончилась, и Лузгину как ватой уши заложило. Мимо беззвучно проскочил водитель Саша с чужим автоматом в руках, одним махом влетел на крыльцо, задержался у двери, бешено глянул в лицо валявшемуся Лузгину, дал очередь внутрь — наотмашь, никуда не целясь, ударил дверь ногой и бросился вперед, стреляя на ходу без остановки.
Лузгин сглотнул, зажал ладонью рот и нос и сильно выдохнул. В ушах захрустело, он еще раз сглотнул и услышал, как в доме что-то брякает, ближе и громче, и на крыльцо, вертясь и дребезжа, выкатился железный черный чайник. Следом за ним вышел Саша, снова посмотрел на Лузгина, занес ногу и пнул чайник в сторону забора.
— Ну, греб же твою мать, — сказал водитель Саша и замотал от злости головой.
Лузгин попробовал подняться, ноги тряслись, и в голове шумело; он все-таки изрядно ударился спиною и затылком.
— Ну, кто там был? — спросили со двора.
— Поди да посмотри, — ответил Саша. — Твой автомат-то? На, забирай. — Оружие стукнулось в доски крыльца, и не столько по звуку — для этого у Лузгина было еще слишком мало опыта, — сколько по Сашиному строгому лицу он догадался, что в магазине не осталось ни патрона, и обращается Саша к нему, и автомат был не чей-то, а его, лузгинский автомат, на радостях забытый возле погреба.
