— Миномет, гад! — выкрикнул Храмов, перебежал дорогу и упал туда, где мгновение назад лежал Саша.
Лузгин вдруг обнаружил, что стоит на коленях, сжимая в руках автомат, будто молится или присягу принимает. Он перехватил автомат за ремень у ствола и на четвереньках пополз через дорогу; автомат подпрыгивал и брякал о землю. Примостившись рядом с Храмовым, Лузгин еще успел посмотреть влево через поле, но Сашу не увидел, и его словно ударило по сердцу. И тут Храмов стал стрелять в сторону деревни оглушительно и длинно и расстрелял весь магазин, а когда вставлял новый, завалившись на бок, крикнул Лузгину, блестя глазами: «Видишь, видишь? Там! Там!». Вообще-то, Лузгин не видел ни черта, но тоже сунул автомат вперед и посмотрел на деревню через мушку. Напротив косо возвышался столб, и мушка показалась Лузгину толще этого столба. Как же тут целиться, черт, удивился Лузгин, и вдруг палец его сам собой принялся дергать спусковой крючок, но за этим ничего не последовало, он еще подумал: не работает, — но Храмов рванул к себе лузгинский автомат, передернул затвор и с треском опустил предохранитель.
— Давай, Василич, — крикнул Храмов, — вон гады, во дворе шевелятся!
Лузгин прищурился, и ему показалось, что он и в самом деле различает некое движение между стенами домов и зубьями ограды. Он вдавил посильнее приклад в плечо и лег на гладкое дерево правой небритой щекой, припомнил, как его учили на военно-инженерном полигоне, совместил мушку с прорезью прицельной планки, вдохнул, полу-выдохнул и, задержав дыхание, плавно нажал на спуск.
Автомат работал яростно и мощно, и быстрые невидимые пули, посланные им, передавали свою силу через приклад Лузгину в плечо. Когда грохот и тряска закончились, Лузгин был крайне удивлен существованию деревни, которую его автомат должен был попросту снести с лица земли. И более того: когда он оторвался от прицела и пригляделся, то увидел с обидой и недоумением, что там, куда он так долго и громко стрелял, по-прежнему что-то шевелится.
— Перезаряди, Василич, — скомандовал ему Храмов. — Знаешь как?
— Отстань, — сказал Лузгин.
На поле слева ничего уже не взрывалось, никто не бежал и не падал, были только черные пятна от мин и похожие на них другие пятна, и рваная стрельба уже каталась между стенами и крышами домов. Все, ворвались, догадался Лузгин, и в этот миг через забор напротив перевалились несколько темных фигур и побежали прямо к ним, сокращая расстояние с напугавшей Лузгина решимостью и быстротой. Храмов крикнул что-то непонятное, Лузгин на боку вжался в землю дороги и принялся дергать опустевший рожок автомата и вспомнил, где надо нажать, выдернул, бросил, полез в карман за новым магазином. Храмов снова закричал и стал стрелять короткими очередями. Рожок вошел и щелкнул, Лузгин рванул к себе и отпустил крючок затвора, перевалился на живот и выдвинул ствол над бугром, не поднимая головы. Ему казалось, что в коротких паузах храмовской стрельбы он слышит приближающийся топот. Лузгин просунул автомат еще вперед, нажал курок и стал водить стволом, пока не кончились патроны.
…Голос у Храмова был словно через мегафон — сухой и безличный. Лузгин заставил себя поднять голову и посмотреть за бугор мерзлой грязи.
— Положили гадов, — сказал Храмов. — Давай, Василич, побежали!
— Подожди, — сказал Лузгин, — я перезаряжу, — и потянул из левого кармана последний снаряженный магазин.
13
Он полагал, что деревню будут прочесывать цепью, от околицы до околицы, но все оказалось не так, бой рассыпался на очаги и стал невидим, только слышались хлопки, треск и буханье в разных местах. Временами все вообще стихало, и Лузгин уже думал, что кончилось, но вспыхивало снова: то ближе, то дальше.
Лузгин и Храмов сидели на досках у сарая и наблюдали тыл, как было велено. Водитель Саша стоял к ним спиной и выглядывал за угол, в соседний двор, куда ушли пять человек из соломатинского отряда. Лузгина очень мучила жажда, но почему-то совсем не хотелось курить.
У него противно мерзли руки, он сунул кулаки в карман пуховика, оставив автомат висеть на шее, и не сразу осознал, что в карманах совершенно пусто: он забыл там, на дороге, подобрать свои отстрелянные магазины, вот же черт, его будут ругать, это позорище, а сигареты, видно, выпали наружу, когда он лежа перезаряжался, и хрен с ними, обойдемся, а вот пить ужасно хочется, он не пил уже много часов. Вон во дворе торчит колодец без ведра, досадно это; сходить бы в дом, да неловко, не вовремя…
На Сашу они с Храмовым наткнулись, едва добежав до первой улицы: тот, пригибаясь, мчался им навстречу, держа винтовку низко у земли. Лузгин ожидал взбучки за непослушание, и Саша на ходу действительно вскинул кулак, но крикнул совершенно удивительное: «Молодцом, молодцом, я все видел!» — и вдруг изменился в лице и стал на бегу поднимать винтовку. Лузгин похолодел и оглянулся.
К опушке леса, прямо туда, где только что лежали они с Храмовым, мелким шагом бежал человек и волочил на спине другого. Водитель Саша стал в позицию биатлониста, три раза выстрелил, люди упали, и Саша еще немного пострелял по ним, лежащим. Его винтовка не палила, а словно бы кашляла, и Лузгин догадался, что она с глушителем, отсюда и нелепо толстый ствол. Саша опустил винтовку и матерно выругал Храмова.
— Нам что же, добивать их надо было? — с обидой в голосе спросил пунцовый Храмов.
— Урок вам, — сказал Саша, — урок, и делай выводы, салага. А если б мы пошли прямо на них, подумал с ужасом Лузгин, но прямо они не пошли и не могли пойти — ведь там лежали те, в кого они стреляли.
Из соседнего двора им крикнули, Саша помахал рукой, все трое перелезли забор и направились к дому. Лузгин шел последним, деловито оглядываясь и двигая стволом по сторонам. У крыльца дежурил мужичок с оружием, остальные, видно, были в доме — там слышались шаги и что-то падало, гремело. Лузгин сказал, что хотел бы попить, Саша мотнул головою: давай. Совсем рядом начались стрельба и крики, и Лузгин прыжками залетел в сени, ударился лбом о внутреннюю дверь. В кухне с русской печью, давно не беленной, стоял стол со старой клеенкой в цветочек, за печью рукомойник на стене, под ним оцинкованное ведро и рядом другое, с эмалью, крытое дощечкой, а на дощечке — кружка в тон ведру. Рядом с печью была дверь в единственную комнату, и там бродили люди с автоматами и шарили в углах; тот, что был ближе, посмотрел на Лузгина.
— Пить хочу, — сказал Лузгин.
— Пей, — ответили ему.
Выпив две кружки подряд и зачерпнув было третью, он почувствовал холодную тяжесть в желудке, прямо под грудиной, и с сожалением поставил кружку на дощечку. Люди из комнаты вернулись в кухню с пустыми руками, оружие было не в счет, и тот, что разрешил ему попить, глянул в ноги Лузгину и выматерился. Лузгин опустил глаза к полу и увидел, что стоит обеими ногами на квадратном люке кухонного погреба. Тихим матом его выгнали из кухни — сначала в сени, а потом наружу. Мужичок у крыльца достал из кармана ватника моток веревки и направился в дом, потом оттуда вышли все и встали у стены, но не под окнами, а Лузгина отогнали подальше, к сараю, и заставили присесть. Мужичок с веревкой тоже присел — у двери, спиной к стене, — резко дернул на себя веревку и потащил, перебирая руками. И не случилось ничего. Мужичок еще подергал: за что-то зацепилось.
