Даша нагнулась к окну.
Ее тоже трясло от злости и страха.
– Мне кто-то позвонил, кто-то из наших, – девушка заикалась. – Сказали, что вечеринка продолжается.
– Понятия не имею, – слезы катились по ее рыжим от веснушек щекам.
Даша подбежала к Тому.
– Не надо, слышишь, он ничего мне не сделает. Мой отец из-под земли достанет кого угодно, он знает!
– А у меня нет отца, мне придется самому за себя постоять.
Она увидела столько решимости в его взгляде и поняла бессмысленность всех последующих слов.
– Никуда не уходи с этого места, я вернусь за вами, – он с легкостью коснулся ее щеки и сел за руль.
Машины неторопливым ходом двинулись к перекрестку. Томашу казалось, что «Ниссан» не просто едет, он летит со скоростью света, не дотрагиваясь до земли, плавно огибая углы домов, сжигая дорожное покрытие при резком торможении. Он не замечал светофоров и пешеходных переходов, впрочем, как и самих одиноких полуночников среди тусклых улиц. Он не увидел Макса в условном месте встречи, и внутри все похолодело. До упора жал газ, и машина ревела от восторга и напряжения. Когда Том вернулся на пустырь, там никого не было. Никого, кроме Макса.
Глава двадцать первая
Жизнь взаймы
– Ну надо же, как легко ты повелся! Теперь поговорим один на один, как настоящие мужики, а?
Несмотря на прохладную ночь, Макс бросил ветровку и остался в облегающей светлой майке. Мускулистые плечи, казалось, вот-вот порвут лямки.
– Пообещай, что с ней все будет в порядке.
– Дай подумать. Я должен что-то пообещать тебе? Серьезно? – Макс захохотал. Смех вышел насквозь фальшивым, скорее – вымученным. – А если не все в порядке?
– Тогда я тебя… – Томаш почувствовал, что руки наливаются свинцом.
Макс рванул вперед и схватил Тома за грудки. Он уступал в росте почти на полголовы, но выглядел в три раза шире, что сполна компенсировало недостаток десяти-пятнадцати сантиметров.
– Тебе придется сдохнуть и родиться заново Арнольдом Шварценеггером!
– Я это сделаю. Ради нее, сделаю, – процедил Том. Горло сдавливали железные клешни. Жар подступал к голове.
Макс отпихнул его.
– Я слышал, ты – больной, инвалид. Гребаный, недоделанный урод! Что она в тебе нашла?
– Широкие плечи никогда еще не заменяли недостаток серого вещества. Ты не поймешь, даже если завтра сможешь вытолкнуть полтонны. Оставь нас, Макс. Просто оставь нас в покое. Тебе любая девушка по плечу в этом городе.
– Льстишь?
– Прошу. По-человечески, – Том хрипел.
– А разве ты поступил по-человечески, когда увел мою девчонку без разрешения?
– Не ты здесь распределяешь призы. Она из тех, кто сама выбирает.
– Хочешь сказать, она тебя выбрала?
– А у тебя найдется другое объяснение?
– Мне плевать! – Макс закипал. – Я хочу, чтобы ты не просто просил, чтобы умолял простить!
– Тебе станет легче?
– Нет, ублюдок, это тебе станет легче и, возможно, ей.
– Хорошо, прости меня.
– За что?
– За то, что увел Дашу.
– Громче, я не слышу.
– За то, что увел твою девчонку!
– Еще громче, тварь, и на колени!
– Прекрати, мы же не в кино.
– Как ты верно подметил. Мы не в кино, не на шумной улице. Мы – на пустыре, в одиноком, молчаливом уголке города. И здесь нет ни одной живой души, кроме нас с тобой. Ты наверняка соврал своей мамочке, чтоб не расстраивать ее, так что никто и не хватится…
– Макс! Ты не убийца, просто насмотрелся дешевых боевиков, где пачками стреляют людей, а через три часа мирно потягивают «Санрайз» на Багамах. В жизни все не так, – Томаш поднял к свету ладони – темно-бордовая сетка ползла от кончиков пальцев к запястьям. – Ничего не понимаю, – он посмотрел на Макса, – ты болен?
– Ты о чем, урод? – Макс перевел взгляд на ладони Тома. – Это что такое, мать твою? – маленький складной нож выпал из его рук и воткнулся острием в ботинок, но Макс не обратил внимания. – Ты кто? Кто ты такой? – он подходил все ближе, не отрывая взгляда от странного зрелища.
– Меня зовут Оригами, – Томаш опустил руки и посмотрел на соперника с горечью, предчувствуя надвигающуюся беду.
– Это что еще за хрень? Китаец, что ли?
– Нет, «оригами» – японское слово.
– А-а, самурай, значит, каратае-маваши-гири? – Макс подхватил нож, демонстрируя ловкость рук и отработанный навык общения с холодным оружием.
– Ты ошибаешься, я всего лишь фигурка из тонкой бумаги, – размеренный, тихий, лишенный эмоций голос прозвучал над ухом Макса. На лицо упали две крупные капли, верхушки деревьев на мгновение вспыхнули и снова стали невидимыми, глухим кашлем отозвался далекий раскат грома.
Макс уловил тоскливую обреченность в пронзительных глазах Тома.
– Что ты пялишься?
– Я не знаю, что-то произойдет или уже происходит.
– Я не верю во всю эту фигню! Я понял, ты решил отвлечь меня, выиграть время. Не выйдет. Слышишь? Я сейчас прикончу тебя, и все! Это именно то, что сейчас произойдет! – Макс переминался с ноги на ногу, коварное лезвие бликовало в руке. Только непонятное, знобящее сомнение не давало сделать решающий шаг, глаза наполнились влагой, отяжелевший нож подрагивал, выявляя пробирающийся изнутри страх.
Ливень обрушился, как дикая, умертвляющая все живое стая саранчи. Соперники почти не видели друг друга. Лишь полупрозрачные очертания намекали на присутствие еще кого-то, кроме дождя. Позор всегда хуже смерти. Макс решился на отчаянный бросок, когда взрыв молнии осветил фигуру Томаша, превращая в мистического пророка с кровавыми ладонями и светлыми, почти белыми глазами на фоне мокрой беснующейся мглы.
Макс ничего не почувствовал – ни гладкий скользкий булыжник под ногой, ни боль от рвущихся в паху связок, ни острый глубокий укол в грудь. Грязная холодная жижа заливалась в рот, нос и даже уши. В затылок пулеметной очередью врезались свинцовые капли. Кругом вода. Она вытеснила воздух, все звуки и ощущения.
Томаш разглядел светлое пятно, подошел и опустился на колени. Макс лежал лицом вниз, утопая в набирающемся до краев желобе. Полыхающими руками, изнывая от боли и ужаса, Том с трудом перевернул его на спину. Тело не слушалось и выскальзывало, заваливаясь и сползая обратно в лужу. Искореженное ненавистью лицо застыло, словно восковая маска из фильма ужасов. Веки еле заметно дрожали, но были не в силах защитить глаза от колких пуль дождя. Из полуоткрытого рта выкарабкивались отдельные звуки рассыпающихся фраз и слов. Белая майка превратилась в черно-красную, даже огромная масса воды не смогла вернуть ей прежний цвет. Из груди торчал кусок рукоятки.
