Вот бумажки покатились и с другого склона. Оттуда спускался еще один ай-ай. В общих чертах эти звери напоминали мочалки, служившие хозяевам честно и очень долго.
Опустошив трубки, они стали шевелить ушами, как бы осматривая ими склоны.
— Не осталось ли где червячка, которого можно заморить?
Но червячков, увы, не осталось.
И здесь мы, должны помянуть добрым словом мучных червей. Они единственные существа, которые могут, положа руку на сердце, сказать, что отдали жизнь за дело охраны животных.
Когда мы вышли наружу, я долго привыкал к свету и глядел вокруг, мигая.
— Уелл дан, — сказала Эуленетт. — Можешь идти и иметь ланч.
Я повернулся и, все еще щурясь, по мостовой, по полю, да по дорожке двинулся к поместью Ле Ное.
За ланчем никто из моих товарищей не произнес ни слова.
Молча взяли еду, тихо ее съели и неслышно вышли из столовой.
Только Кумар, выходивший последним, вдруг сказал:
— А салат, оказывается, очень полезен кенгуру, потому что в нем содержится много витамина Б.
К зоопарку мы шли толпой. В зеленых комбинезонах мы были похожи на парашютистов, которые, приземлившись, спрятали свои парашюты в секретном месте. Встреченный нами фермер, остановился и долго глядел нам вслед огромными глазами.
На кормокухне Эуленетт рубила апельсины.
Раз! Нож с чмоканьем врезается в апельсин. Два! И разрубленный фрукт катится в ведро, обливаясь желтыми слезами.
— Сейчас пойдем кормить варей.
— Каких варей?
— А ты их не видел? Они вместе с каттами живут.
— С Катями? Вари с Катями живут?
— Ну да, вари-то черно-белые и красные. А катты все — кольцехвостые. Только вари кат все время по клетке гоняют.
Страшную картину нарисовала Эуленетт.
— Вы держите в клетках людей?
— Каких людей? Люди у нас, как положено, по дорожкам ходят и бумажками мусорят. В клетках — звери и птицы.
— А Вари? А Кати?
— Так они не то, что не люди, они даже не обезьяны.
— А кто же?
— Полуобезьяны, или, проще говоря, лемуры. Не хочешь ли ты помыть айву?
Я бросил айву в раковину и стал ее мыть. От этого на кухне стоял такой звон, будто бы я намывал пушечные ядра.
— Затем пару бананов, штуки три огурцов и несколько морковок. Только не мельчи. Бери покрупнее.
Я стал выбирать огурцы и морковку покрупнее и в итоге выбрал такие огромные овощи, что с ними можно было идти на врага. В ведро они не поместились и выглядывали оттуда, как солдаты из окопа.
— Помыть и порезать?
— Точно.
— Какой студент толковый! — удивился парень по имени Доминик, который тоже чего-то мыл в соседней раковине. — Вот у меня прошлый год студент был… сначала резал, а уж потом мыл. Он из одной жаркой страны приехал. «Зачем, говорит, — мыть? Мы на родине никогда ничего не моем».
— Почему?
— Табу. Им религия водой пользоваться запрещает. Они считают, что в воде злые духи живут.
Помыв и нарезав, что следует, мы отправились к Варям, которые, вроде бы, жили вместе с Катями.
Мы прошли вдоль клумбы с фиалками, миновали заросли бугенвиллей, обогнули стволы сирени и остановились у куста жасмина.
— Как у вас цветов много! И какие разные!
— Это Хартли все. Как за границу поедет, обязательно какие-нибудь новые цветы привезет. «Они, говорит, напоминают мне о наших иностранных проектах». Если он еще пару проектов организует, ходить будет негде.
Мы находились в какой-то незнакомой мне части зоопарка. Сюда я еще не хаживал. Тут имелись шири и даже просторы.
Зоопарк уходил за горизонт и не возвращался.
— А зоопарк-то, оказывается, не маленький!
— Соседнее поместье прикупили. Хотят там суперпроект сделать: «Панорама бразильской фауны». А вот и варя!
Мы стояли перед сеткой, а из-за нее на нас смотрела неприятная хитрая морда, какая, конечно, могла быть только у Вари. У Кать такие редко встречаются. Черная как ночь, она глядела глазами желтыми как молодая луна.
По этим желтым глазам совершенно ясно читались мысли, проплывающие в черной голове. Конечно, они были черными.
Морда думала, как своровать, ограбить, надругаться.
— Это Бандерша, — сказала Эуленетт, — вожак стаи.
— Главная Варя, — понял я.
— Только и думает, как отнять, ограбить и надругаться.
Перед большой клеткой, в которой обитали вари, находилась другая, совсем маленькая. Формой и размером она напоминала лифт.
— Это тамбур-предохранитель, — сказала Эуленетт, закрывая наружную дверь и открывая дверь, ведущую в вольеру. — Он предохраняет от бегства животных.
— Понятно, — сказал я. — Как интересно.
Едва мы появились в клетке, черная морда задвигалась, сморщила нос и стала нюхать мои ботинки. Затем вдруг встала на задние лапы и сильно дернула передними за карман комбинезона.
— Чего это она, а? — я отодвинулся к сетке. — Нападает что ли?
— С ней надо быть покруче. — сказала Эуленетт и махнула на Бандершу ведром.
Почувствовав твердую руку, Бандерша откатилась в глубину и стала собирать свою банду. Из-под кустов, с деревьев, из зарослей травы к ней стягивались другие черно-белые разбойники.
А между тем, лемуры-вари были красивы. Каждый волосок пятнистой их шубы стоял отдельно и сиял как солнце. Видно было, что над каждым из них хорошо поработали языком.
На лемурьих затылках сидели мохнатые шапки-ушанки. Уши их не были завязаны под подбородком, а лихо торчали в стороны. Одно слово — бандиты.
Со свистом, с каким-то улюлюканьем налетели они на нас.
— Кидай в них апельсинами! — скомандовала Эуленетт и первая метнула в черно-белую толпу половинку апельсина, которая оказалась эффективней целой лимонки.
Банда, пораженная апельсином в самое сердце, закрутилась на месте и задергалась, хватая очаг поражения когтистыми лапами.
Из-за фрукта началась свара. Черные лапы стали бить по черным мордам. Засверкали белые зубы. Показались краснейшие языки.
— Разбрасывай скорее еду! Половины апельсина надолго не хватит.
И верно. Вдруг из центра свары вынырнула Бандерша. В челюстях ее горел апельсин, как золотой кубок чемпиона. Она клацнула зубами, всосала мякоть и плюнула кожурой в товарищей.
