…Ленина, 35–27! Да, домовой! Нет, домофон!
…Хорошо, ждём.
— Катенька, сейчас приедет доктор Бырментуль. Ты вообще как? — Лицо у папы какое-то бледно-лимонное и продолговатое.
— Я нормально, — говорит мама и откусывает от сушки. — Бабака, накапай ему пустырника шестьдесят восемь капель. Костя, тревожный чемодан у тебя?
Тревожный чемодан мы собирали загодя.
В нём были вещи, мне понятные:
— тапочки,
— две ночнушки,
— полотенце,
— умывальный набор.
И вещи, мне непонятные:
— пачка подгузников,
— калькулятор,
— коробка гуаши,
— кастрюлька кислых щей,
— кожаные мужские ботинки,
— сломанный механический будильник,
— вилка, нож и стакан.
— Стёпа, сделай мне ванну с земляничным вареньем! — говорит мама и откусывает от чашки ручку. — И выгони наконец слона из кладовки! Что ему там — мёдом намазано?
— Мам, зачем тебе в роддоме гуашь?
— Не отвлекай маму разными глупостями! — кричит папа, укутывая маму в ковёр. — Не видишь, мы рожаем! Иди в комнату, поиграй в мяч!
Я послушно отправляюсь в комнату. Бабака плетётся следом.
— Послушай, это всегда так, когда рожают?
— Это ещё что! — Бабака усаживается на кровать и закидывает одну заднюю лапу на другую заднюю лапу. — Вот один мужчина из Кисловодска, пока его жена рожала, все галстуки в доме съел. А одна жительница Нью-Йорка в знак протеста забралась на крышу Эмпайр-Стейт-билдинг и родила там четверню — европеоида, монголоида, австралоида и негроида.
— Скорая что-то не торопится, — говорю. — А ночь между тем на носу.
— А дети вообще-то к ночи любят появляться. Мне вспоминается один случай. — Бабака берёт с верстака наждак и начинает подпиливать им сломанный коготь. — В 1979 году…
В дверь звонят.
— В 1979 году моя тогдашняя соседка по общежитию…
В дверь снова звонят.
— Пойду открою, — говорю.
— Лучше не ходи, — говорит Бабака таким тоном, что у меня по спине проползает какой-то холодный слизняк.
В дверь опять звонят три раза.
— Да что они там, в самом деле? — Бабака выходит из комнаты, плотно закрывая за собой дверь.
Мне становится жутко. Я просто сам не свой.
«Может, спать лечь? — думаю. — А завтра будь что будет! Мудро утра вечерее…»
Я прислушиваюсь. Да, это скорая.
В коридоре идёт какая-то возня.
«А всё-таки интересно: что там с Бабакиной соседкой произошло?» — гоню я прочь тревожные мысли.
Из-за двери доносятся папины приглушённые всхлипы и смех. Вроде бы мамин, а вроде бы нет. Она так смеётся, когда Снежную королеву на новогодних утренниках играет. Ужасающе.
Всё смолкает. Я ещё немножечко жду. Бабака не возвращается. Тогда я выхожу из комнаты.
Первым я замечаю папу. Он выглядывает из-за угла и манит меня куда-то скрюченным указательным пальцем. Глаза у него бегают.
— А где Бабака? — спрашиваю.
— Тсс! Она в ту-а-ле-те, — страшным шёпотом шепчет папа. — Можно тебя на минуточку?
— Можно, — отвечаю я тоже шёпотом.
Мы входим в спальню, и папа запирается изнутри. В его движениях, поворотах головы и взгляде есть что-то неприятное. Он что-то замыслил. Я его таким ещё никогда не видел.
— Папа, что происходит? Кто приходил? Где мама? — Я чувствую, как внутри меня растёт какой-то горячий ледяной ком.
— Маму увезли в роддом. С ней всё в порядке. Ты только не волнуйся, сыночек!
Сыночек?! Это уже слишком! Сыночком отец меня ещё никогда не называл.
— А почему мы закрылись? В чём дело, папуля?
Это я за «сыночка» ему «папулей» отомстил.
— Дело в Бамбаке.
— В Бамбаке?
— То есть в Бабаке. Я оговорился. — Папа сильно нервничает.
— А что с ней?
— С ней всё как раз хорошо. Только нам её это самое… отдать придётся…
— Как отдать? — такого поворота событий я не ожидал никак. — Кому?
— Пока не знаю. Но у себя мы её оставить не можем. Это мне доктор Бырментуль сказал, он светило.
— Но почему?!
— Из-за Аделаиды. Аделаида и Бабака несовместимы. У Бабаки на Аделаиду реакция может быть. То есть наоборот. Аллергия там или диатез. И Бабака тоже иногда не сахарная. Вдруг покусает?
— Кто? Бабака?! Да она в жизни никого не покусывала, кроме блох!
— О том и речь.
— Пап, ты шутишь, что ли? Ты же не станешь слушать какого-то светилу, да? Скажи, папа? Она же не утюг и не велосипед, чтобы попользоваться и отдать! Она же привыкла к нам, понимаешь? Она же пропадёт там одна!
Я вдруг вспомнил, как почти год назад нашёл Бабаку на канализационном люке. Как она сидела на нём одна-одинёшенька и грела свои мозолистые лапы. Как сказала мне тогда своим картавым басом: «Мальчик, ты не из этого подъезда?»
Позже она рассказывала, что приглядела меня давно. Но всё никак не решалась заговорить. Просто набралась однажды храбрости и спросила первое, что пришло на ум. На самом деле она, конечно, знала, из какого я подъезда и даже из какой квартиры. Просто она вообще у нас такая — деликатная… Самая лучшая и деликатная на свете. Бабака-наша-любимая-Косточкина!
— Может, обойдётся, пап?
Папа молчит, и лицо у него подёргивается.
И тут я понял. Он действительно решил её отдать.
Окончательно.
Бесповоротно.
И что бы я сейчас ни говорил, решения своего он не изменит. Аделаида ему гораздо важнее, чем Бабака. Чем я.
Я вдруг почувствовал, что уже заранее не люблю Аделаиду. Эту Аделаиду Степановну Косточкину! Что мне от неё? Какой прок?
