Во-вторых, кто-то поставил у телефона вазу с желтыми и фиолетовыми цветами. «Сразу чувствуешь, что ты популярен и любим, – подумал Ван Вейтерен. – Строг, но справедлив… глубоко внутри».
В-третьих и в последних, появилось новое кресло. Серо-голубого цвета. Этот цвет напомнил ему пальто, которое Рената как-то купила в Париже во время одного катастрофического отпуска. Цвет назывался «провансальский голубой», если, конечно, память ему не изменяет, на что она способна. Во всяком случае, у кресла были мягкие подлокотники, регулируемая спинка и подголовник, что в целом напоминало сиденья в вагоне первого класса в какой-то из соседних стран, в какой именно – он не помнил.
Комиссар осторожно сел. Сиденье оказалось таким же мягким, как и подлокотники. Спинку не закрепили. Под сиденьем имелось несколько рычагов для регулирования всевозможных функций, а именно: высоты сиденья, положения спинки, степени ее подвижности и других. На столе лежала инструкция с цветными картинками и подробным описанием кресла на восьми языках.
«Ну и ну, – подумал Ван Вейтерен и начал осторожно нажимать на один из рычагов согласно инструкции. – Здесь я удобно посплю в ожидании пенсии».
Через двадцать минут все было готово, и как раз когда он уже начал прикидывать, как будет проще и быстрее всего раздобыть пива, позвонили из приемной и сообщили, что к нему пришла посетительница.
– Пусть проходит наверх, – распорядился Ван Вентерей. – Я встречу ее у лифта.
В субботу в здании полиции народу было немного, и ему не хотелось очутиться в ситуации, в которую как-то угодил Рейнхарт. Однажды тот не встретил шедшего к нему доносчика, у которого оказались не самые хорошие способности к ориентированию, в результате чего он зашел в кабинет начальника полиции и уснул там на диване. Хиллер сам нашел его утром в понедельник, и, как Рейнхарт ни оправдывался, говоря, что двери в свой кабинет можно и закрывать, например воспользовавшись таким устройством, как ключ, начальство не увидело в этом смягчающих его вину обстоятельств.
– Ваше имя Елена Клименска? – начал он, когда женщина села на стул для посетителей.
– Да.
Перед ним сидела, без сомнения, довольно элегантная дама лет пятидесяти – пятидесяти пяти, как оценил комиссар, с темными крашеными волосами и запоминающимися чертами лица, слегка подчеркнутыми тщательно продуманным макияжем. От нее пахло дорогими духами. Во всяком случае, так решил Ван Вейтерен.
– Меня зовут комиссар Ван Вейтерен, – представился он. – Как я объяснил, у меня к вам разговор по поводу ваших свидетельских показаний в связи с судом над Леопольдом Верхавеном в Маардаме в ноябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года.
– Это я поняла. – Она сплела пальцы рук на черной лакированной сумочке.
– Расскажите мне, пожалуйста, на что вы опирались в своих показаниях?
– Я… я не совсем понимаю.
Ван Вейтерен достал из нагрудного кармана новую зубочистку и стал ее внимательно рассматривать, одновременно пробуя менять позицию спинки кресла.
«Неплохо, – подумал он. – Кресло может прекрасно подходить для допросов. Хотя, конечно, жертва в таком случае должна сидеть на треногой табуретке или на ящике от овощей».
– Ну? – сказал он.
– Мои свидетельские показания? Да я просто случайно проходила мимо и видела их… там за торговым центром.
– Кого их?
– Его и ее, конечно. Верхавена и ту женщину, которую он убил… Марлен Нитш.
– Где вы проходили?
– Что, простите?
– Вы сказали, что проходили мимо. Я хочу знать, где вы находились, когда их увидели.
Она откашлялась.
– Я шла по тротуару улицы Звилле и видела их на Крегерлаан…
– Почему вы подумали, что это именно они?
– Я их узнала, разумеется.
– До или после?
– Что вы хотите сказать?
– Вы знали, что это Леопольд Верхавен и Марлен Нитш, когда видели их, или поняли это потом?
– Конечно, потом.
– Вы были знакомы с кем-то из них?
– Нет.
– На каком вы были расстоянии?
– Восемнадцать метров.
– Восемнадцать?
– Да, восемнадцать.
– Откуда вы это знаете?
– Расстояние замерила полиция.
– Как они были одеты?
– На нем были голубая рубашка и джинсы. На ней – коричневая куртка и черная юбка.
– Не очень заметная одежда.
– Да. Почему она должна быть заметной?
– Потому что легче узнать человека, когда имеются заметные детали. У них были такие детали?
– Нет, не думаю.
– Как вы связались с полицией?
– Они искали свидетелей через газеты.
– Вот как? И вы откликнулись?
– Я считала, что это моя обязанность.
– Сколько времени прошло к этому моменту… хотя бы примерно?
– Месяц, может быть, полтора.
Ван Вейтерен сломал зубочистку:
– Вы хотите сказать, что вспомнили двух человек, разговаривающих у машины, через… шесть недель?
– Да.
– Незнакомых вам людей?
– Конечно.
– У вас были особые причины их запоминать?
– Ну… нет.
– Сколько было времени?
– Простите?
– Сколько было времени, когда вы проходили по Звилле и видели их?
– Без семи или восьми минут десять.
– Откуда вы это знаете?
– Времени было столько. Что в этом удивительного?
– Вы посмотрели на часы?
– Нет.
– Куда вы шли? Вы торопились на встречу или что-то в этом роде?
– Я делала покупки.
– Понимаю.
Комиссар сделал паузу и откинулся на спинку так тяжело, что ноги оторвались от пола. На какой-то момент он почувствовал себя в невесомости.
«Жаль, что нет рычага, который бы переносил человека во времени», – подумал Ван Вейтерен рассеянно, но вскоре снова вернулся к контролю над ситуацией.
– Госпожа Клименска, – сказал он, дотронувшись одновременно ногами до пола и ладонями до письменного стола. – Теперь я жду ваших объяснений… Максимально медленно и подробно… Мне, знаете ли, иногда трудно понять. На основании ваших показаний человека признали виновным в совершении убийства с особой жестокостью. Он отсидел за это в тюрьме двенадцать лет. Двенадцать лет! Если бы вы не вмешались, вполне возможно, что его бы оправдали. Черт возьми, объясните мне наконец, как вы можете быть уверены в том, что видели одиннадцатого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года без семи с половиной минут десять разговаривающих у машины Леопольда Верхавена и Марлен Нитш! Как?
